— Нет, ты только посмотри на них сегодня! — Сафия никак не могла успокоиться. — Чем они только заняты! Пакуют вещи в сундуки, сворачивают тюфяки и ковры — знают, что в конце весны обязательно отправятся в Кутахию, чтобы провести там жаркие летние месяцы.
— Но ведь ты-то и не думаешь им помогать.
— От меня никто этого и не требует.
— Да, верно.
— И потом, я не рабыня и не прислужница. Не хватало еще, чтобы я появилась пред светлые очи моего господина и повелителя потная и взъерошенная.
— Ну, зато ты будешь потной и взъерошенной очень скоро после того, как попадешь к нему. Вот помяни мое слово. — Айва вздохнула и усмехнулась, даже не пытаясь спрятать улыбку. — А жаль все-таки, что тебе и в голову не приходит помочь им.
Сафия ничего не ответила, просто молча смотрела в зеркало, делая вид, что не понимает намека. На самом-то деле она отлично все поняла.
— Я хочу сказать, — не успокаивалась Айва, — что так тебе легче было бы подружиться с остальными женщинами. А уже потом, заручившись их дружбой, приблизиться к самой Нур Бану.
— Ну, после того как я завладела сердцем Мурада, я не так уж сильно в этом нуждаюсь, — отмахнулась Сафия.
— А ты уверена, что это разумно? Строить все свои планы в расчете на любовь мужчины… насколько я помню, такое скорее в обычае деревенских женщин у тебя на родине. Но не стоит стараться вводить подобные обычаи здесь. Это большая ошибка, поверь мне. А вот гарем со своими законами и обычаями помогает нам избегать подобных ошибок.
Все это в ушах Сафии звучало сущим вздором, поэтому она постаралась снова перевести разговор на то, что по крайней мере было ей понятно.
— Мне удалось лишить Мурада влияния матери так же, как я отучила его от пристрастия к опию. Как ни странно, именно поэтому, из-за моей власти над ним, Нур Бану и возненавидела меня. Глупо и бессмысленно было бы это отрицать.
— А теперь послушай моего совета, краса моего сердца. Как ты думаешь, могла бы я пользоваться своим искусством с той свободой, как я делаю это сейчас, если бы мне пришлось жить в мире мужчин? Моя работа… мое искусство… Они завладели бы им, отняли бы его для себя. Даже если бы мне позволили заниматься знахарством, то лишь по их собственным правилам. И тогда мужчины диктовали бы мне… кстати, и тебе тоже… когда можно иметь ребенка, а когда нет.
— Причуды какой-то другой женщины — как вены, по которым кровь уходит в другое сердце. Значит, тем хуже для моего собственного.
Сафия даже почувствовала некоторое облегчение, когда Айва бросила свои бесконечные причитания. Здесь, в этой обособленной от всего остального мира комнатке, в самом сердце гарема, где она когда-то нашла свою судьбу, дочь Баффо не испытывала ничего кроме легкого раздражения — иначе говоря, вообще ничего.
Вся эта бесконечная суета и беготня за спиной, ощущение, как чья-то чужая, лишенная тревог и волнений жизнь раскладывается по многочисленным сундукам, — вот что раздражало ее.
И еще эта нескончаемая трескотня, сопровождаемая унылым голосом, который монотонно тянул какой-то тягучий припев, в то время как в другом конце комнаты звучала мелодия веселого зажигательного танца. Плеск и журчание фонтана вносило в этот рефрен третью ноту, уже свою собственную.
А кроме этого — сводящая с ума удушливая смесь запахов. Аромат тюльпанов смешивался с запахом духов, маслянисто-жирных сладостей и неизменного шербета, а над всем этим господствовал смолистый дым жаровни, отдающий дурманящим ароматом сандалового дерева и амброй, которым женщины по давнему обычаю окуривали свои одежды.
Сверкание драгоценных камней соперничало с переливами роскошных тканей, и все это вместе с шумом и болтовней напоминало гнездо попугая, в котором недавно вывелись птенцы.
Многообразие цветов, красок, звуков, смешиваясь и соперничая друг с другом, разом обрушивалось на входившего. А из-за обилия зеркал и изразцовых плиток, которыми были выложены стены, эффект оказывался вдвойне потрясающим.
На лице Айвы появилась снисходительная улыбка. Казалось, она разговаривает с непослушным ребенком.
— Но Нур Бану вполне способна подстроить так, чтобы вызвать тебя на грубость. А потом выгнать, обвинив в непочтительности.
— Меня это не слишком пугает, по крайней мере пока.
Сафия снова уткнулась в зеркало. Был ли это своеобразный способ самозащиты в ожидании, пока Мурад пошлет за ней? Или своего рода развлечение, возможность отвлечься? Может быть, но ей было бы неприятно услышать об этом от Айвы.
— Два года назад мать принца Мурада заплатила четыре сотни курушей[7]за девушку-венецианку такой красоты, что у всех, кто ее видел, захватывало дух. Она купила ее, перехватив девчонку на аукционе у самого султана. Это было вложением денег, причем долговременным, на что, собственно, и рассчитывала Нур Бану. Именно такой товар будет приносить доход многие годы, и деньги не утекут неизвестно куда, как вода сквозь песок. Мудрый шаг. Вложить деньги, получив взамен преданность, — это, знаешь ли, непросто. И ты должна это знать, коль скоро тебе тоже придется попробовать завоевать доверие женщин за спиной Нур Бану.
— Понимаешь, нужно придумать, что делать с моими нарядами — с теми, которые я уже не ношу. Мурад, как и его великий дед, очень быстро дал понять, что не считает лестным для себя видеть меня дважды в одном и том же туалете. Вот и приходится их выбрасывать.
— Не кажется ли тебе это утомительным — после стольких-то месяцев! — постоянно быть начеку, лезть из кожи вон, стремясь к одной цели — добиться от мужчины, чтобы он вечно обожал тебя?
— Что? Что ты говоришь? Неужели тебе не пришелся по душе наряд, который я приготовила на сегодня? А мне этот травянисто-зеленый дамаст понравился сразу же, с первого взгляда. Но теперь… послушай, ведь я впервые увидела его днем, на ярком солнце! Ох уж эти торговки! Готова спорить, вечером, да еще при свете масляных светильников, он много потеряет. И цвет наверняка будет грязноватый, уже не такой сочный.
— Сердечко мое, опомнись! Ты прекрасна в любом наряде! В лучах твоей небесной красоты даже рваные тряпки превратятся в яркий наряд!
Сафия молча упивалась откровенной лестью повитухи. Видя, что ее любимица замечталась, Айва в конце концов не утерпела и осмелилась нарушить ее молчание.
— И кому же ты собираешься отдать потом то платье, что наденешь сегодня вечером, о роза моего сердца?
Шепот Сафии был не громче шелеста узорчатого дамаста, который она бережно перебирала пальцами:
— Даже эти щедрые дары не купят мне ничьей преданности. И никому я не смогу верить настолько, чтобы вручить ему свою судьбу…
— У тех девушек, которым не выпало счастье стать фаворитками мужчин, в которых течет кровь Оттоманов, или у других, пусть не родовитых, но богатых, — у них не так уж много нарядов. Бедняжкам приходится день за днем носить одно и то же по будням и по праздникам. Ты ведь догадываешься об этом, не так ли? Новенькие ходят в зеленом, служанки — в ржаво-коричневом.
