Увидев, что она вздрогнула, Рита нахмурилась.
— Не может же у тебя вызывать отвращение мысль о том, чтобы лечь в постель с таким мужчиной?
— Не то чтобы отвращение, — дрожащим голосом призналась Иви, — просто я не уверена, что смогу. Я… была в постели с Леонидасом один-единственный раз, и не очень-то все прошло хорошо, хотя мы сильно любили друг друга. Но ведь я была девушкой.
— Бог ты мой! Я и не знала. Глядя на тебя, это не подумаешь, мне казалось, что до него у тебя были другие.
— Когда Леонидас меня приютил, мне исполнилось восемнадцать, — потрясенно возразила Иви. — В вопросах морали ее воспитывали очень строго, мать не раз внушала ей, что порядочная девушка не отдастся мужчине без сильной любви, а лучше всего — после свадьбы. — Мне и сейчас только двадцать, — добавила она.
— Ты выглядишь старше, — заметила Рита, переводя взгляд с лица Иви на ее грудь.
Иви покраснела, откровенный взгляд подруги смущал ее.
— Это материнское наследие, — бормотнула она. — Итальянские девушки созревают рано.
Рита сухо рассмеялась.
— Не стоит этого стесняться. Господи, да я бы отдала передний зуб за половину твоего бюста.
— А я бы отдала передний зуб, чтоб мой бюст был наполовину меньше, — так же сухо ответила Иви.
— Не глупи, большинству мужчин это нравится. А у тебя груди такие округлые и в то же время высокие. И нечего их стесняться. А свой первый опыт не бери во внимание. Женщины его предпочитают забыть. И потом, не думаю, чтобы… — Рита оборвала фразу, пробурчав что-то себе под нос, чего Иви не смогла разобрать. Когда она снова подняла на нее взгляд, тонкие ее губы раздвинулись в ободряющей улыбке: — И что ты думаешь делать?
— Не знаю, Рита, здесь есть над чем подумать.
— Спешить некуда. По-моему, Георгос никуда не собирается.
Иви же хотела, чтобы он все же собрался и куда-нибудь уехал прямо этим же вечером. После разговора с Ритой само присутствие Георгоса стало вдруг очень ощутимым физически. Несколько раз за время обеда она ловила себя на том, что разглядывает его. В частности, его руки и… губы. Вовсе они не такие уж тонкие, как думалось ей вначале. Очень хорошо очерчены, нижняя губа немного полней верхней.
Отправляя в рот кусок сырной запеканки, он вдруг поднял глаза и поймал на себе ее взгляд. Брови у него озадаченно сошлись на переносице. Долгое, немыслимо долгое мгновение они смотрели в глаза друг другу. Он хмурился все сильнее, она словно застыла, ужаснувшись, но завороженно слушая, как сердце выбивает чечетку.
— У меня из ушей дым пошел? — протянул Георгос.
И Эмилия, и Алис посмотрели на Иви, которая виновато покраснела.
— Да нет, конечно. Я просто думала…
— О чем? — не отступал он.
Она лихорадочно подыскивала, чтобы такое сказать.
— Я думала… я хотела попросить тебя купить елку.
— Она у нас уже есть, — ответил он сердито. — Разве ты не видела ту, серебряную, которую Эмилия поставила в гостиной?
— Да, но это совсем не то, что живая, — продолжала она, попавшись в ловушку собственной лжи. — Леонидас всегда говорил, что Рождество не Рождество без живой елки.
При упоминании имени Леонидаса установилась полная тишина, пока снова не заговорил Георгос:
— Хорошо, тогда непременно купим живую. Завтра с утра я это и сделаю.
Иви показалось, что в бодром его голосе она уловила печальную нотку, но его готовность сделать так, как делал брат, высекла искру жизни в его матери. Алис заявила, что этим же вечером сходит на чердак и принесет оттуда еще украшений.
— Там есть такие, которые мы не использовали с тех пор, как вы были еще детьми, — взволнованно проговорила она. — Помнишь, Леонидас всегда требовал, чтобы ему позволили водрузить ангела на макушку елки?
— Да, мама, — сказал Георгос, — помню.
— И мы распевали при этом рождественские песенки, — продолжала она с сияющими глазами. — Он был такой милый чуткий мальчик, — докончила она с тоскливым вздохом.
У Иви больно сжалось сердце при виде дернувшихся губ Георгоса. Да, его брат был милым чутким мальчиком и стал милым чутким мужчиной. Но разве ему принадлежала монополия на чуткость? Неужели Алис не видит, что другой сын страдает от ее вечного предпочтения Леонидаса? Без сомнения, этой линии поведения она придерживалась всегда. Бог ты мой, да ведь Георгосу тоже иногда хотелось водрузить ангела на макушку. Или матери такое никогда не приходило в голову?
Иви молча поклялась, что на сей раз он это сделает. Она позаботится, чтобы его об этом попросили, ведь ни Алис, ни Эмилия не полезут на лестницу выполнять столь рискованную задачу. Право же, следовало бы Алис сказать, что у ее младшего сына тоже есть чувства.
Взглянув на другой конец стола, Иви заметила на лице Эмилии похожее недовольство. Может, впервые за все время ей приоткрылось что-то новое в их отношениях. Есть надежда, что она когда-нибудь упрекнет Алис в несправедливости по отношению к Георгосу. Самой ей рано говорить на эти темы.
В это мгновение Георгос резко встал.
— Принесите кофе в кабинет, хорошо, Эмилия?
Мне надо позвонить в пару мест.
— Конечно, Георгос, — с готовностью ответила она. — Принесу вам еще кусочек рождественского пирога. В этом году я его рано испекла. Ну вы знаете, какой. — Она хихикнула. — Рома в нем больше, чем яиц.
Георгоса озадачила, но и явно тронула необычная теплота экономки. Его удивленная улыбка потрясла Иви. Этот человек изголодался по любви, поняла она. Просто изголодался.
Ей тут же вспомнилось предложение Риты. Георгос никогда не полюбит ее так, как любил Анну. Она никогда не полюбит его так, как любила Леонидаса. Но они могут научиться любить друг друга по-другому, особенно если у них будет ребенок.
Врач заверил Иви, что с ней все в полном порядке, выкидыш просто случайность. Он затребовал историю болезни матери и, изучив, отмел ее тревоги как беспочвенные. Болезнь матери оказалась не врожденной, она возникла в результате травмы при первых тяжелых родах. Доктор держался уверенно и, считая Георгоса отцом потерянного ребенка, предложил им в скором времени повторить попытку.
Подумав о Георгосе в своей постели, Иви судорожно протолкнула ком в горле. Она не покривила душой, когда в разговоре с Ритой выразила беспокойство перед такой перспективой. Георгос всегда пугал ее и своей огромностью, и мощной аурой властности и решительности.
Первый, самый сильный страх перед ним она уже преодолела, но не настолько, чтобы спокойно думать, как это она подойдет к нему и предложит сделать их брак настоящим, предложит завести ребенка.
Она не знала, как он поступит, что скажет. Рита, правда, ни секунды не сомневалась в том, что он находит ее достаточно желанной. Но сама она была в этом далеко не уверена. Кроме того единственного момента на лестнице, когда, обняв ее, он неожиданно загорелся, Георгос ни взглядом, ни словом не показал, что она нравится ему больше, чем любая другая молодая женщина.
