— Но ты не можешь убить Тимолеона Вьета. Он… — Кокрофт едва не сказал, что Тимолеон Вьета его лучший друг. — Это моя собака.
— Не волнуйся. Это очень быстро. А потом я выкопаю для него дырку в земле. И я сделаю деревянный крест, красивый, как в церкви. Мне же все равно нечем заняться. Я думаю, ему будет хорошо там, внизу.
Кокрофт представил, какой мучительной смертью погибнет Тимолеон Вьета, и на его глаза навернулись слезы.
— А не могли бы мы просто надеть на него намордник? — Он поднес руку к лицу и растопырил пальцы, изображая намордник. — Такую проволочную штуку, вроде клетки.
— Нет. В наморднике или без намордника, он будет шуметь, и лаять, и толкать меня своим носом и… этими, не знаю, как называется… руками, а если он нападать на меня, я его убивать. Не забывай, я из Боснии, — сказал Босниец, который никогда не был в Боснии; он даже не был уверен, сможет ли отыскать эту страну на карте.
Мысль о том, что он снова останется один, пугала Кокрофта ничуть не меньше, чем накануне, но и Тимолеон Вьета был ему безумно дорог, он по-прежнему любил его, несмотря на то что в последнее время пес явно охладел к хозяину. Кокрофт был в смятении и растерянности.
— Пожалуйста, не уходи, — снова взмолился он. — Я уверен, очень скоро вы станете лучшими друзьями.
— Нет. Мы никогда не будем становиться друзьями. — Босниец хорошо усвоил одну простую истину: никогда не заводи дружбу с бывшим противником. О перемирии не могло быть и речи. — Но у меня есть еще одна идея.
— Какая?
— Твоя собака уже однажды была диким животным, так? Ты сам говорил, что он был диким, когда пришел к тебе. Значит, ему известно, как выживать на воле, так? Идея простая: мы берем его, куда-нибудь отвозим и оставляем. Он будет счастлив снова стать диким, а мы будем счастливы здесь, вдвоем. — Он положил руку на плечо Кокрофту. — Возможно, очень скоро мы с тобой будем становиться лучшими друзьями.
Кокрофту нравилось прикосновение руки молодого человека. Это мало походило на те объятия, о которых он мечтал, но все же Кокрофту было очень приятно.
— О, но это звучит так… так жестоко. — Он содрогнулся при мысли, что Тимолеон Вьета останется один, брошенный на произвол судьбы.
— Ну, тогда я должен убить собаку. — Босниец отдернул руку. — Или мне собирать вещи и уходить на автобус?
— Нет. — Кокрофт бессильно опустился на стул. — Я должен подумать. Дай мне время, до завтра. Пожалуйста. — Он придвинул к себе бокал для вина и до краев наполнил его виски.
К полудню Кокрофт был настолько пьян, что с трудом держался на ногах. Он кое-как дополз до своей комнаты, рухнул на кровать и уснул. Жалюзи на окне были подняты, косые лучи солнца падали на лицо Кокрофта. Он проснулся в три часа, спустился на кухню и снова начал пить. Тимолеон Вьета вел себя как обычно: иногда ненадолго забегал в дом, потом уходил, затем снова возвращался — словно ничего особенного не происходило. Кокрофт тоже ненадолго приходил в себя, а потом вновь погружался в черное небытие. Вечером он проснулся оттого, что кто-то настойчиво тряс его за плечо. Это был Босниец. Кокрофт поднялся и пошел вниз следом за ним. Плохо соображая, что делает, Кокрофт послушно выполнял его приказы. Он надел на Тимолеона Вьета ошейник, пристегнул поводок и привязал пса к поручню в кузове пикапа.
— Дай мне ключи, — сказал Босниец.
— Зачем? Что ты собираешься делать?
— Выкидывать собаку, мы ведь уже решили. — Он видел: старик настолько пьян, что вряд ли понимает происходящее. К тому же Боснийцу хотелось самому сесть за руль и прокатиться с ветерком.
Кокрофт заплакал:
— И я согласился? — Он и вправду не помнил. — Я еду с тобой, — пробормотал он заплетающимся языком. — Ты без меня никуда не поедешь. Я должен поехать… я должен попрощаться с ним.
Босниец не возражал. Он был уверен, что именно так старик и поступит; кроме того, им, наверное, придется заехать на заправку, так что Кокрофт ему все равно понадобится, чтобы расплатиться за бензин.
— Хорошо, поехали. Только захвати деньги.
Кокрофт, пошатываясь, направился к дому, с трудом преодолел ступеньки крыльца и исчез внутри. Потом снова появился, сжимая в кулаке початую бутылку виски. Он запер дверь и поплелся к машине. Из кузова доносился жалобный собачий вой. Босниец сидел на водительском месте и нетерпеливо постукивал пальцами по рулю.
— Куда ты его повезешь? — спросил Кокрофт.
— Не знаю. Куда-нибудь подальше.
— Поехали в Рим, — сказал Кокрофт. — Ему понравится в Риме. Там есть кошки, много кошек, он сможет гонять их. Это так весело — гонять кошек. — Кокрофт забрался в пикап. — Мы должны оставить его в каком-нибудь красивом месте.
Он стал вспоминать свои самые любимые места в Риме. Их было много, но одно особенно нравилось Кокрофту.
— Давай оставим его около Свадебного Торта. — Кокрофт всегда использовал это прозвище, которое римляне дали помпезному монументу, воздвигнутому в честь короля Виктора Эммануила. Кокрофт мог бы сказать, что, по большому счету, это самое красивое сооружение из всех, которые ему когда-либо приходилось видеть: гигантский кусок мрамора, освещенный пламенем вечного огня, возле памятника шумят фонтаны; где-то внутри этой холодной глыбы покоится тело неизвестного солдата, а над его головой скачут лошади — две бронзовые квадриги, установленные на высоких портиках по углам плиты, — они застыли в прыжке, и кажется, что кони сейчас сорвутся с пьедестала и улетят в небо. Кокрофт часто сидел на этой площади за столиком возле бара, расположенного прямо напротив старинной галереи, и любовался зелеными лучами лазерной подсветки, которая была установлена на крыше галереи. Он потягивал пиво, бормотал что-то невнятное об удивительном соседстве прошлого и настоящего и мечтал умереть. Кокрофт воображал себя сидящим на спине лошади — той, что слева, — кругом бушует страшная непогода: вспышки молний, ужасающие раскаты грома, — а он, перекрывая шум дождя и свист ветра, выкрикивает какой-нибудь монолог из «Короля Лира» (Кокрофт давно собирался перечитать эту вещь, поскольку из всей трагедии помнил одну-единственную строчку: «Прочь, гнусный страх и подлые сомненья»), после чего бросается вниз головой. Кровь заливает серые мраморные плиты, смешивается с бурными потоками дождевой воды, пенится, бежит, словно розовое шампанское, по водостокам и исчезает в люке, а его душа взмывает к небесам и вместе с конями уносится в вечность.
Он, правда, никогда не задумывался, каким образом ему удастся проскочить мимо солдат, стоящих в почетном карауле, и взобраться на спину лошади. И все же место его гибели показалось Кокрофту неподходящим для Тимолеона Вьета.
— Нет, — сказал он, — давай лучше оставим его возле Колизея. Да, именно возле Колизея. Мне очень нравится Колизей. Собственно, поэтому я и решил поселиться в Италии. Я часто смотрел на открытки с изображением Колизея. Такое величественное здание и… ну, там… всякие древние кирпичи. Конечно, в Колизее ему будет гораздо лучше.
