— Неважно. На самом деле я с тобой хотел поговорить.
— Со мной?
— Ну да. Слушай, я тут думал…
Ведь сама ситуация стара как мир. Парень нервничает, волнуется, не зная, что сказать женщине, с которой он хочет встретиться. Репетиции перед зеркалом, заученный текст — все фигня. К сожалению, осознание того, что этот стереотип глубоко укоренился в культурном пространстве, не облегчает выполнение задуманного.
— …то есть ты можешь, конечно, отказаться. Просто я подумал, что тебе, может, захотелось бы сходить куда-нибудь, чего-нибудь выпить.
Повисло молчание. Дребезжание в трубке стало таким громким, что мне на мгновение показалось, будто она нажала на кнопку «режим ожидания» и я слушаю Моцарта.
Интересно, я бы так же нервничал, если бы просто приглашал ее куда-то; в смысле, если бы во время этого спектакля на заднем плане декораций не красовался портрет Элис? Если бы это были обычные отношения из серии «мальчик — девочка»?
— Э… а зачем?
— Зачем?..
Зачем? Зачем? И что она ожидала услышать? Затем, чтобы в итоге, после обычной прелюдии, призванной создать видимость того, что все не так просто, как кажется, я засунул свой половой член в твое влагалище. Понятно?
— Я просто подумал, что было бы неплохо. На меня произвело впечатление то, что ты на днях говорила о моей бессоннице.
— Правда? — явно не поверила Дина.
Похоже, она все время отвечает вопросом на вопрос. Это такая американская привычка или что-то еще? Не знаю, возможно ли это, но выглядит одновременно как способ защиты и нападения.
— Да, — ответил я с легким налетом усталости, пытаясь вложить в свой голос что-нибудь вроде: «Знаешь, если тебя это смущает…» Всегда срабатывает.
— Не скажу, что меня очень пугает перспектива сходить с тобой куда-нибудь, так что ладно, — холодно согласилась она.
— А, хорошо.
Одновременно испытываю и унижение, и непреодолимое желание закричать: «Я великолепен». Набираю в легкие побольше воздуха, чтобы быстро попрощаться.
— Я тут вчера немного перебрала, когда мы сидели с Беном и Элис. Думаю, с выпивкой на недельку завяжу.
Это судьба. Невероятно: я все равно не хотел в паб, терпеть их не могу. Но в голову ничего другого не шло. Список возможностей современной индустрии развлечений легко умещается на небольшом листке бумаги. Нет, правда, что здесь можно придумать? Скажем… четыре основных занятия? Даже три, если не считать катания на роликовых коньках.
— Ну… может, в кино сходим?
— На что?
Она все только усложняла.
— Ну… в «Фениксе» снова идет «Генри: портрет серийного убийцы».
— Не хочу.
— Не хочешь — и правильно. Даже не знаю, почему я это предложил.
И тут я кое-что вспомнил:
— «КПР» играют в субботу с «Барнсли».
— И что?..
— А, тебе ж не особенно нравится футбол.
Она помолчала.
— Ну да, не особенно. Но, честно говоря, Бен с Элис так часто обсуждают его, что я не отказалась бы разок сходить на матч. Может, хоть слово смогу понять, когда они в очередной раз заговорят о Мэттью Ле Месурье.
— Ле Тиссье.
— Не важно.
— Тогда идем на футбол.
— Да, договорились.
Так и сказала. Сугубо прозаичное «договорились», вполне соответствовавшее ошеломляющей рациональности доводов. Удивительно, но прозвучало это весьма естественно. Иногда женщины сразу дают понять, что в сексуальном плане тебе здесь ничего не светит. Но таким образом они хотя бы признают, что эта тема вообще всплывала. Дина пошла еще дальше: похоже, она никогда не сталкивалась с тем, что у мужчины, который куда-то приглашает женщину, могут быть некоторые скрытые намерения. Моя похоть даже не оказалась запертой в клетке, ее просто не замечали; если сравнивать с политикой, то она была Ираком, а моя похоть — Израилем.
Я зайду за ней завтра в половине второго. Что говорить Бену с Элис, что говорить ей — над этим я и ломал голову. Снимая повязку, вижу, что ручку яркости в окне кто-то выкрутил до предела. Вытаскиваю беруши и жду последнего удара природы, жду полного разгрома. Вот и он.
А вы знаете, каково это: ненавидеть пение птиц по утрам?
8
Я стучу в дверь. У Бена с Элис нет звонка, но есть дверной молоток в виде львиной головы. Он такой массивный, что невольно боишься, сильно ударив, разнести дверь и влететь в прихожую, пробив при этом пол. Возможно, это главная беда их района. Зато дверной молоток только добавляет моменту торжественности. Бум! Бум! И тишина. Затем до меня доносится странный звук — будто кто-то книгу пролистывает, — но постепенно он превращается в нечто более понятное — в звук шагов. Что ж такое? Ну почему все вдруг оказывается сценой из фильма ужасов, где герой ждет под проливным дождем у ворот замка? Дверь открывается нарочито медленно, со скрипом, будто стоящему за дверью нравится этот протяжный скрип. Когда она совсем открывается, то передо мной, как ни странно, оказывается не горбатый слуга-мутант, а самая красивая женщина в мире.
— Привет, — здороваюсь я.
Потом добавляю, изображая из себя ковбоя:
— А я за тобой, сестрица.
Зачем я это сказал? Это ж бред. Иногда бывает, что я лежу ночью в кровати и просматриваю сводку личных происшествий за день; и если вспомню, что сказал что-то невпопад, то меня может бросить в дрожь от отвращения — будто водки хлебнул. Однако на этот раз меня бросило в дрожь тут же — еще до того, как вырвалась эта «сестрица». Такой уж у меня мозг: он осуждает, но не приговаривает.
Элис, слава богу, не обижается. По крайней мере, не захлопывает дверь перед моим носом. Но смотрит она как-то подозрительно, и я думаю, что дело не только в глупой шутке.
— Привет, Гэйб, — говорит Элис. — Заходи.
Она поворачивается — как смотрится ее задница в этих белых брюках! — и идет в гостиную. Я иду за ней, и когда захожу в комнату, то и Бен, и Элис, и Дина глядят на меня так, что возникает ощущение, будто я попал на заседание комитета Маккарти и меня сейчас обязательно в чем-нибудь обвинят.
— Привет, Гэйб, — здоровается Бен.
Вид у него неловкий. Дина ничего не говорит, просто кивает. Господи, как все непросто. На ней красная блестящая маечка чуть ниже талии и розовый мохеровый кардиган.
— Предвкушаешь футбольный праздник? — интересуюсь я.
— Не особенно.
— Дина, ну что за отношение? Я думал, что увижу тебя в полном обмундировании — с шарфом, как положено.
— С каким шарфом? Сейчас не так уж и холодно.
Элис смеется.
