«Да, хорошая идея, — думал Горбун. — Не зря я уродовался, статью эту читая. Попробовать, что ли?»
И он бы, конечно, попробовал — уж очень хотелось ему пересадить этот затейливый плод русского ума в немецкую почву. Только жалко было первую в его жизни машину корёжить. Любил он её, свою чёрную блестящую Хонду. Как будто она была не куском железа на колёсах, а предметом одушевлённым. Он даже разговаривал с нею, мчась по автобану на высоких скоростях. И она его не только слушала, но и слушалась беспрекословно.
Поэтому для начала и пробы пера уговорил он как бы нехотя одного своего знакомого зад под удар подставить. Кстати, того самого дискотечного механизатора, который водил их в дом к жалким фашистам. Этот механизатор ездил на ещё не старом, но сильно барахлившем Форде, и не знал, как от него избавиться, чтоб потом было за что другую тачку купить. Ну, Горбун ему и предложил провернуть операцию. Сказал, мол, возьми, подставься кому-нибудь и получи страховку.
Поменять на шару свой неудачный автомобиль — об этом механизатор и мечтать не мог. Машиной управлять он умел не хуже, чем трактором или комбайном зерноуборочным. Но сможет ли сделать всё в точности так, как надо, уверен не был. А Горбуну только это и требовалось — неуверенность механизаторская. И он предложил великодушно:
— Ну, давай, я всё сделаю. За определённую, естественно, мзду.
Механизатор сначала колебался, мол, а вдруг разгадают они и докажут, что мы специально аварию подстроили, и не заплатят, а горбун ему говорил:
— Я так подставлю, что и сам водитель не будет в своей вине сомневаться.
В общем, развеял он механизаторские колебания.
И сел Горбун за руль, и выехал на улицы города, и через каких-нибудь полчаса вся задница у Форда была разворочена, будто взрывом. Хотя жизненно важные органы автомобиля задеты не были, и он смог уехать с места происшествия своим собственным ходом. Чего нельзя сказать об Ауди. Чтобы убрать её с проезжей части, подъёмный кран вызывать пришлось и грузовик. Да и краном машину никак не могли зацепить — передок пострадал так, что по правилам не зацепишь. Ауди всё время перевешивало то вперёд, то назад, и она, ненадёжно подвешенная, раскачивалась на ветру.
Наконец, съездили за спецподдоном и на нём осторожно подняли машину в кузов. И ветер вдруг бросил трепать траурную ленточку, привязанную к антенне, потому что вдруг ветер исчез. Совсем исчез. Отчего в воздухе перестало пахнуть весной. И вообще перестало пахнуть.
«Никак умер кто-то у этого „аудитора“»? — подумал Горбун и тут же думать об этом прекратил. Слишком раздражала его манера немцев всё на машины свои вывешивать, на всеобщее обозрение: свадьба — беленькая ленточка на антенне, траур — чёрненькая, чемпионат мира — государственный флаг, проиграла сборная — опять чёрненькая ленточка.
А подставился он и в самом деле красиво. Не правой стороной, чтоб не сказали потом, будто он подрезал, а левой. Показал, то есть настоящий класс вождения и высший, можно сказать, пилотаж.
И водитель «Ауди», как по нотам врезавшийся в них, действительно извинялся, твердил, что, конечно, он сам во всём виноват, и что в таком состоянии духа, как у него, за руль садиться не следовало. И ещё что-то он им говорил, натягивая всем лицом улыбку, и ещё за что-то извинялся, до тех пор извинялся, пока полиция не приехала. А приехав и взглянув на результат бумса, полиция констатировала без всяких сомнений и обиняков, что виноват на сто процентов «аудитор», и:
— Не надо, — сказала, — так близко к едущему впереди транспортному средству подъезжать, если реакция ни к селу ни к городу.
И механизатору насчитали за ремонт его Форда столько, сколько он весь не стоил. Вместе с механизатором. Механизатор страховку получил, расплатился, как договаривались, с Горбуном, а Форд, ясное дело, ремонтировать не стал. Толкнул его хозяину русского автохауса недорого. Тот посмотрел мельком — Форд как Форд, не хуже и не лучше других, а задницу отрихтовать и покрасить — это ему ничего не стоило, у него и рихтовщик был свой, и сварщик, и главное, покрасочно-сушильная камера. А при удачном стечении обстоятельств, Форд этот и битым мог уйти куда-нибудь в Польшу, Россию или Эстонию. Так что хозяин, особо не торгуясь, зачёл стоимость этого битого Форда в цену Мазды, которую механизатор приобрёл у него же.
И все, таким образом, остались довольны друг другом. Кроме, разумеется, «аудитора». Но его как чужого можно в расчёт не принимать. А впрочем, ему этот бумс тоже на пользу пошёл. В определённом смысле. После него стал он гораздо аккуратнее ездить и более внимательно вести себя на дорогах.
А Горбуну ещё долго не пришлось жертвовать задом своей любимой Хонды. Так как стали к нему обращаться знакомые и знакомые знакомых, мол, помоги, земляк, сделай всё, как доктор прописал, в долгу не останемся. И Горбун шёл хорошим людям навстречу. Он только внёс в ход акции некоторые организационные, однако довольно важные, изменения.
Первое, Горбун и заказчик старались быть приблизительно одинаково одетыми, допустим, оба в джинсовых костюмах и джинсовых рубашках — чтобы их легче было перепутать. Второе, теперь Горбун и сидящий справа хозяин авто, не медля после наезда ни секунды, выскакивали из машины и начинали заполошно мотаться вокруг неё, как бы оценивая тяжесть случившегося ДТП и горюя по поводу полученных повреждений. И к тому моменту, когда врезавшийся слегка оправлялся от стресса и вылезал из своей пострадавшей колымаги, уже совершенно невозможно было вспомнить, кто именно сидел за рулём — Горбун или не Горбун. И это была правильная мера предосторожности. Потому что если бы он стал регулярно фигурировать в однотипных авариях, им бы точно заинтересовались полицейские статистики и вывели б рано или поздно на чистую воду. А так каждый раз водители — участники столкновений — были разные (правда, все, как один, потерпевшие — эмигранты из бывшего СССРа) и автомобили разные. А что пассажир везде один и тот же, так что же делать. Да его почти никогда и в протокол не вносили. Если лезли с вопросами, он отвечал, что ничего затылком своим не видел, ничего не знает, по-немецки не говорит. И никто его не подозревал. Потому всё это Горбуну и сходило безнаказанно с рук. А со временем превратилось чуть ли не в профессию, ну, или, может быть, лучше назвать это занятие хобби.
18
Это часто бывает, что невозможно точно разграничить, где кончается хобби, а где начинается работа. Вот взять, для примера, Зару. Сказать, что сейчас она работала, нельзя. Разве это работа — один, ну, максимум, два выхода в неделю по собственному желанию, если оно есть. Такая работа действительно больше похожа на хобби. Или на что-нибудь другое похожа. На искусство ради искусства, к примеру.
Зара, после того, как Вову ни за понюшку табаку грохнули, почувствовала себя свободным художником. И к работе стала относиться примерно так, как относятся свободные художники. В смысле, возникло настроение — пошла, поработала, не возникло — не пошла. Разумеется, необходимый какой-то минимум она старалась в дом приносить. Для чего достаточно было четырёх-пяти рабочих смен в месяц. Специалистом Зара была в своём деле незаурядным, брала не меньше семидесяти зелёных за сеанс, а с двух постоянных клиентов, понимавших её настоящую цену, сотню (аренда помещения для занятий — при необходимости — за счёт заказчика). Причём сейчас все эти деньги оставались ей. А чтобы никто её под себя и под своё покровительство насильно не подмял, работала она аккуратно и в нетрадиционных местах. Это было сложнее, зато не так однообразно.
