Полин двигалась медленно, ей нравилось абсолютно все: легкие занавески простенькой расцветки; небольшие настенные светильники, мягко освещавшие ограниченные участки пространства; широкие подоконники, заставленные фаянсовыми горшочками с пресловутыми кактусами. Ей понравилось, что в кабинете на полу лежал потертый длинноворсовый ковер; что в гостиной на кресле перед телевизором валялась приплюснутая подушка (ее серо-голубые полоски идеально гармонировали с аналогичными полосками на абажуре), а на книжном шкафу возвышалась красная стеклянная ваза, по форме напоминавшая химическую колбу (стиль минималистских шестидесятых); что в спальне оказался невероятно дряхлый, шаткий и скрипучий стол, а на нем еще одна порция кактусов и распылитель для воды; что в комнате Тома внушительную стопку старых лоснящихся киножурналов на настенной полке украшал игрушечный ослик — в вязаных носках, с хвостиком-шнурком, а рядом стоял гипсовый домик, наполовину неумело раскрашенный детской рукой и уже выцветший от времени.
Страшно консервативная по природе и привязанная к своему жилищу, как кошка, Полин вскоре с удивлением обнаружила, что ей впервые не хочется возвращаться к себе: чем больше она путешествовала по этому дому, тем больше хотела здесь остаться — конечно, кое-что переставить и поменять, но не покидать эти комнаты надолго, обжить их, сродниться с их звуками и запахами, передвигаться по ним не раздумывая, машинально и не глядя находить любую обитающую здесь вещь.
Испытывая легкую меланхолию от собственных мыслей, Полин, сделавшая, полный круг, отправилась к Николасу. Кухня ее тоже не разочаровала: деревянная, внушительная мебель была выдержана в ее любимых темных тонах — Полин категорически не признавала белый пластик. На стене висели огромные круглые часы; освещение было продумано до мелочей — даже навесные шкафчики с посудой освещались изнутри. Николас уже накрывал на стол, и Полин в очередной раз восхитилась: рисунок на тарелках почти совпадал с рисунком на льняных салфетках.
— Ох, как вкусно пахнет… Очень захотелось есть. Тебе помочь?
— Нет, все уже готово. Мы останемся здесь или переберемся в комнату?
— Давай останемся. Здесь так славно. Нам двоим, места хватит.
— Садись, Полин. — Николас отодвинул стул и потянул висевшую на длинном шнуре лампу, чтобы опустить пониже. — Прости, но именинного пирога не будет. Я напрочь, позабыл про него. Ничего?
— Очень хорошо. Я стараюсь не злоупотреблять мучным и сладким, особенно пирогами. Уж лучше съесть дольку шоколада или пару ложечек джема.
— А я вообще не ем сладкого — мне нельзя. Слушай, — открыв дверцу одного из шкафчиков, Николас извлек оттуда хрустящий сверток, — я тебе тоже кое-что привез из дальних стран. Правда, я полный профан, по части выбора сувениров, особенно когда их много, — глаза разбегаются. Понимаешь? В общем, вот…
Полин издала благодарно-радостное мычание, погладила Николаса по щеке, стараясь не оцарапать своими кольцами, и принялась исследовать подарки. Набор крошечных шкатулок из венецианского мозаичного стекла — в каждой могла уместиться разве что пара сережек — показался ей миленьким, хотя и бесполезным. Подарок из Германии потряс ее куда больше: в пакетике оказалась декоративная, размером с ее палец, фарфоровая кружка-малютка с перевитой цветами надписью «Кати». Не обращая внимания на сентиментальные васильки и розочки, Полин перечитала имя несколько раз.
— Ник… Это для моей дочки?
Он улыбнулся несколько смущенно:
— Кружек с надписью «Полин» не было. В Германии твое имя не популярно. А вот Кати там хватает — только ударение на первом слоге. Я подумал, возможно, твоей девочке понравится. Вроде симпатичная кружечка… Кстати, шкатулки вы тоже можете поделить. Конечно, это не мое дело, но у нее же наверняка есть всякие колечки, безделушки… — Кинув на Полин косой взгляд и опережая уже готовое прорваться бурное изъявление чувств (о чем несложно было догадаться), Николас торопливо добавил: — Лучше ешь окуня. А то он остынет, и соус станет невкусным.
Раздвижной диван с высоченной спинкой, казавшийся бездушным и чопорным, на деле оказался чудесно мягким, пружинящим. Полин с детства привыкла спать на жестких кроватях (ее мама постоянно напоминала, что только они полезны для позвоночника и позволяют надолго сохранить хорошую осанку), но заниматься сексом, утопая в матрасе, как в сугробе, несомненно, было куда приятнее. Еще один плюс этому дому. Полин легла поудобнее, чтобы рука Николаса переместилась под ее шею, и задумчиво осмотрелась. Обои украшал незатейливый цветочный рисунок, но в слабом свете ночника ей казалось, что на стенах пляшут бесчисленные человечки из знаменитого рассказа Конан Дойла.
Пожалуй, теперь она могла дать точную характеристику своему состоянию: она попала в окончательную чувственную зависимость от Николаса. Сегодня все прошло, как никогда раньше. Она по-прежнему горела в его руках, словно спичка, но теперь уже предавалась наслаждению осознанно — если, конечно, такое определение являлось правомерным. Эта прекрасная трансформация сулила волнующие перспективы. К тому же одним влечением дело не ограничивалось, в этом человеке ее устраивало все: начиная от коротких пальцев и манеры говорить до его фаянсовых кашпо на подоконниках. Он был так незыблемо прочен в своей выдержанности, невозмутимости — вот только намеревался ли он распространить свою прочность и на нее? Полин сползла с его руки, свернулась привычным клубком и посмотрела на тающий в темноте стол с кактусами.
— Ник… А где моя лобивия?
— Пока в гостиной. Потом, может быть, перенесу ее сюда.
— Она действительно тебе понравилась?
— Конечно, такой неожиданный сюрприз… — Николас внезапно хмыкнул. — Моя переводчица Делия, когда ей что-то нравилось, издавала потрясающий звук, нечто вроде «о-у-а-у-у-у». Я его вспомнил, когда увидел твою лобивию.
— Вспомнил свою копченую морщинистую мумию?
— Только ее вопль.
— Делия… Красивое имя.
— Но короткое, что нехарактерно для коренных итальянцев. А вот генерального менеджера, с которым я постоянно общался, звали Адальберто Бранчиароли.
— Боже, как ты это запомнил?
— Я много раз видел его имя написанным — вероятно, поэтому. Правда, сам он просил называть его Эдом… Полин, я тоже хочу кое о чем тебя попросить.
— Проси о чем угодно.
— Давай останемся здесь еще на день. Я уже сообщил Марше, что в понедельник не появлюсь. А ты можешь завтра никуда не уезжать?
Полин резко повернулась:
— Да, милый, да! И мы проведем вместе целый день? И вместе приготовим ужин?
— Конечно. О работе говорить не будем категорически. А во вторник я отвезу тебя домой. По-моему, я предоставляю тебе уникальный карт-бланш бомбардировать меня всевозможными историями сутки напролет. Только следи за моими зрачками: если они начнут закатываться — замолкай. Договорились?
Полин быстро-быстро закивала и прижала его руку к своей щеке.
