Две большие оранжевые палатки натянуты недалеко друг от друга — для мальчиков и для девочек. На одной изображены лихие косички, торчащие в разные стороны, на другой — угольные, загнутые вверх усы. Это состроумничал толстый Мишка, лучший рисовальщик их класса.
Никого из взрослых, даже любимого всеми Геннадьевича, с собой не взяли, хотя родителям, сговорившись, наврали, что взрослые — а как же! — будут.
— Мы сами с усами, — хорохорились мальчишки на тайной сходке, и девчонки покатывались со смеху, потому что у ребят и в самом деле давно уже пробивались усики.
— А вдруг — террористы? — нервно хихикая, спросила известная бояка Наташа, глядя добрыми округлившимися глазами на Петьку — каратиста и забияку, физическую опору класса.
— Темная ты, Натка, как лес, куда мы собрались, — добродушно пробасил в ответ Петька. — Нужна им наша компания… Им подавай метро, стадионы, вокзалы.
— А хулиганы? — не отставала Натка.
— Так мы ж каратисты, верно, Димка? — подмигнул Диме Петька и, подпрыгнув, лягнул невидимого противника согнутой в колене ногой.
«Здорово! — восхитился Дима. — Надо бы и мне научиться».
— Ну, тогда я спокойна, — засмеялась Наташа, с обожанием глядя на Петьку.
Весь класс знал, что она в него влюблена. Весь, кроме Петьки.
— Но баллончики с газом, у кого они есть, возьмите, — оживился не очень-то смелый Мишка.
— А у кого их нет в наше время? — философски протянула красивая Света.
— Например, у меня, — призналась Таня, и ее глаза, обежав всех по очереди, остановились на Диме. — Если что, защитишь?
— Естественно.
Дима небрежно пожал плечами, стараясь не смотреть в эти синие, как небо, глаза, подавить внезапно вспыхнувшее смятение.
Теперь Таня сидела рядом, тесно прижавшись к Диме, на круглом длинном бревне, то и дело подставляя стакан — «плесни-ка, Дим-Димыч, еще», — вытянув ноги, положив белокурую головку ему на плечо — «ой, я, кажется, захмелела». От ее волос пахло горьковатым дымом и первыми ландышами, собранными в лесу, и это странно волновало, притягивало.
— На чем они держатся?
— Кто?
— Не кто, а что. Ландыши. У тебя в волосах. Таня довольно улыбнулась, коснулась цветов кончиками пальцев.
— Это моя женская тайна. Пахнет?
Она потянулась к Диме. Ее темные при свете костра глаза казались таинственными и огромными, душистые волосы коснулись его щеки.
— Да, очень, — сказал Дима и встал, отстраняясь от пугающей, опасной близости Тани. Но и она тоже встала.
— Пойдем в палатку? — шепнула со смешком в самое ухо. — Пока там нет никого.
Растерянный, он не нашел что ответить.
Высоко в небо взлетал, завораживая, костер, перебирал струны Серега, покачивались, возникая в ярком пламени, знакомые лица. Как незаметно и здорово он надрался, даже ноги стали тяжелыми, и ничего он уже толком не понимал.
Мягкая, обольстительная рука сжала его руку и увела прочь от костра, песен, гитары в другую жизнь — манящую, пугающую, взрослую. С восторгом и страхом, с ужасом побежденного Дима чувствовал, что готов к этой жизни и все у него получится — с маленькой, белокурой и смелой девушкой, влекущей его к себе. И не важно, что зовут ее Таня. Нестерпимая жажда мучила, изводила, но девушка — там, в темном чреве палатки — освободит его и спасет. И когда произошел долгожданный, благословенный, спасительный взрыв, когда могучая сила, распирающая истомившуюся, изнемогающую плоть, вырвалась на свободу и Дима застонал от сладостной муки освобождения, надеясь краем сознания, что звон гитары заглушит его стон, он закрыл глаза и откинулся на сооруженное наспех изголовье, чувствуя всеми клетками своего существа, что отныне без этого он жить не сможет…
— Вернемся к ребятам? — как ни в чем не бывало спросила Таня. В темноте он не видел ее лица, но голос был свеж и весел. А он не мог двинуть ни рукой, ни ногой. Лежать бы так вечно, вдыхая запах ландышей и костра.
— Подожди немного…
Дима подложил руку Тане под голову, и она уютно примостилась на его плече.
— Ты меня любишь? — выдохнула она.
— Да.
Он ответил, не думая, инстинктивно, подчиняясь нетленным правилам, выработанным давным-давно, в эпоху рыцарского отношения к женщине. Да и можно ли было ответить иначе?
— А как же Лена?
Он не успел сообразить, что сказать: чьи-то руки уже развязывали полог палатки.
— Ой, кто здесь? — послышался голос Светы. Она и в самом деле, кажется, испугалась.
— Террористы, — хихикнула Таня.
— Танька, ты? А это… — Света запнулась. — Я за кофтой, — словно извиняясь, пояснила она. — Костер догорает, холодно…
Пошарив рукой в темноте, она выудила из своего рюкзака кофту и, пригнувшись, вынырнула из палатки.
— Я пойду, — шевельнулся Дима. — Кажется, уже заливают костер.
— Ага, шипит, — прислушалась Таня. — Так как же Лена? — снова спросила она.
— Мы с ней друзья, — чувствуя, как больно, по-настоящему щемит его сердце предателя, сдавленно ответил Дима.
Зачем позвонила Света, они ведь никогда не дружили? Только за этим — чтобы открыть глаза.
— Я еще у костра заметила, как она к нему прижималась, — с непривычной для нее живостью торопилась высказаться она. — А потом они вдруг исчезли, и когда я пошла за кофтой в палатку…
Помертвев, слушала Светин рассказ Лена, и трубка была такой невозможно тяжелой, что пришлось сесть на стул и поставить на стол локоть.
— А ландыши уже есть? — придумала она, что сказать, чтобы остановить Свету.
— Ты о чем? — удивилась Света. — Какие ландыши? Ну есть, есть. Танька воткнула себе в волосы целый букет.
Опять «Танька»… Лена стиснула зубы.
— А ночью вы не замерзли? — гнула она свое. Пришлось отвечать.
— Так были спальные мешки, — с досадой сказала Света. — А утром мальчишки преподнесли нам березовый сок: надрезали кору с вечера, прикрепили к березам кружки…
— Варвары, — четко припечатала Лена. — Далось вам портить березы! Да и ландыши сто лет уже занесены в Красную книгу… Ладно, пока, бегу на маршрутку.
— Пока, — разочарованно протянула Света и повесила трубку. — Вот зануда так зануда, — сказала она.
— О ком ты? — спросила вошедшая в комнату мать.
— Да о Ленке, — скривилась Света.
Мать стояла и любовалась дочкой.
— О вашей отличнице? — вспомнила она прошлогодние разговоры. — Той, что перешла в колледж?
— Да, о ней, — недовольно буркнула Света.
— А кем же ей быть? — успокаивающе заметила мать. — Они все такие, отличницы.
