— Тебя уже познакомили с невестой?
— Шутишь? Она скрывается. Когда последний раз Сэмми хотел жениться на блондинке, вся страна решила его линчевать.
— Она шведка, между прочим.
— Ну да. — Родди улыбнулся. — Натуральная блондинка.
— Интересно, что это значит? Да, кстати: катись к черту.
Подали мартини. Подали хайболы. Девочки разгуливали по залу с подносами, и сквозь фруктовые ароматы дорогих парфюмов стал пробиваться запах пота. Гости обмахивались веерами, а наша компания то и дело замирала на месте: приглашенный фотограф отрабатывал хлеб. Мистер Тодаро в кадр не попадал. Мне было приятно сидеть на отдельном стуле рядом с Мэрилин. Суп меня не интересовал: в мисках плавала холодная волокнистая спаржа, к которой никто так и не притронулся (кроме мистера Тодаро: матушка с детства учила его беречь еду). В тарелку Мэрилин упал мух, и я наклонился поближе, послушать, что он скажет. Мух был любителем Эзопа (сплошные скрытые смыслы и прочие высокие материи), но я велел ему умолкнуть и полакомиться сливками: все равно сегодня никто не обращает внимания. Гости напились, и музыка играла слишком громко для нравоучений.
— Знаю, знаю, — сказал я. — Сейчас ты расскажешь мне печальную историю о том, как ты намочил крылышки и не можешь улететь. Погубил себя ради крохотного удовольствия. Ну-ну.
— Ошибаешься, приятель, — ответил мух с бронксовским выговором. — Мои тридцать дней уже позади. Шикарная смерть, скажу я тебе. Будь осторожней с этими ребятами — они не в себе.
— А кто в себе? Не ты. И не я.
— Твоя правда. Но мы-то ребята без затей: принимаем мир как есть и находим утешение в его иллюзиях. А эти люди — нигилисты, дружище. О мире, каков он есть, они говорят, что он не должен был бы существовать, а мира, каким он должен быть, не существует.
— Суши крылья, Харви, — сказал я. — Сегодня мне не до Ницше. Впереди столько интересного!
— Это Шопенгауэр, — поправил меня мух, но тут на него опустили ложку и все кончилось.
Когда Сэмми ушел на перерыв, за наш столик подсела Элла Фицджеральд.
— Привет, крошка, — сказала она Мэрилин и погладила меня за ушком.
— Чудесно выглядите.
— Точно, милая. Когда я утром выхожу на улицу, машины от моей красоты так и останавливаются. Он прелесть! И какой хладнокровный!
— Да уж, просто ледышка, — согласилась Мэрилин.
— А вот и нет, — возразил я. — Здесь адски жарко, и тот англичанин все время поит меня шампанским из своего бокала. Видали? Нет, ну вы посмотрите!
— Холоден и неприступен, — сказала Элла. — Любите собак, мистер Макдауэлл?
— Ну, — ответил Родди, — вы же знаете, как нелегко с собаками и с детьми. А я ребенком работал с собакой — представляете, какое это было испытание?
— Верно, — сказала Элла, — с Лесси.
— Очень умная собака, — заметила Мэрилин.
— Ах, не говори! — кивнул Родди. — Рядом с ней Альберт Эйнштейн покажется Джерри Льюисом.
Официант принес моей подруге записку. Она взглянула на нее и показала Элле. «Мэрилин Монро — достойнейшей из людей в целом и женщин в частности. От Брендана Биэна». Дамы подняли глаза и увидели взъерошенного человека с ясным лицом, который сидел в трех столиках от нас и призывно поднимал бокал. Мэрилин послала ему воздушный поцелуй и спрятала карточку в сумку.
— Писатель? — спросила Элла. — Ирландец, наверное. Драматург?
— Конечно, — ответила Мэрилин. — Они слепы, но умудряются все видеть.
— Писатели в целом?
— Драматурги в частности.
Они засмеялись. Я решил, что мистер Макдауэлл — лучший друг женщин. Он всегда умел непринужденно уделить внимание тому, что имело для них значение. Например, однажды Родди сказал, что французы, должно быть, по-настоящему любят женщин, ведь они изобрели биде, — именно за такие наблюдения дамочки души в нем не чаяли.
— Этот куда дружелюбней, — сказал он, не глядя на меня. — Лесси, признаться, строила из себя примадонну.
— Да вы что! — воскликнули обе дамы.
— Именно примадонну, — подтвердил мистер Макдауэлл, жуя оливку. — Совсем как вы. Впрочем, она и была примадонной.
Наше веселье привлекло внимание Фрэнка. Он ничего не имел против голубых. Он к ним привык. Его только беспокоило, что они над ним посмеиваются.
— Над чем смеетесь? — спросил он.
— Родди рассказывает нам о гениях, с которыми ему довелось играть, — объяснила Мэрилин.
Сэмми вернулся на сцену. Пока он переодевался, прозвучала довольно длинная интерлюдия на маракасах.
— Кстати о гениях. Мы с Ричардом Бертоном сейчас играем в «Камелоте».
— Да, я видела афишу на Сорок четвертой улице.
— Тебе б еще Ибсена поменьше, — сказала Мэрилин.
— Пошла к черту.
— А в следующем году я буду работать с Ричардом и Элизабет. «Фокс» снимает «Клеопатру».
Мэрилин фыркнула.
— Ну, не будь такой злобной, лапушка, — проворковал мистер Макдауэлл. — Вы ведь любите друг друга. Вы с Лиз — единственные настоящие звезды в этом проклятом шоу-бизнесе. Так что будь паинькой, заткни варежку.
— Иди в зад.
— Сама иди, аспид.
Музыка ревела как сумасшедшая, а я все еще думал о Лесси. Должен сказать, она всегда была моей любимицей: холеная и элегантная, Лесси великолепно работала на камеру.
— Слушайте, — сказал я, — эта ваша Элизабет ведь тоже снималась в фильме про Лесси, в одном из первых, вместе с этим вот типом — они там все еще малыши, верно?
Но на сцену уже вновь выходил Сэмми, пожевывая воздух и вкушая сладкий триумф своего Таланта. Родди еще раз покосился на меня.
— Как его зовут? — шепотом спросил он у Мэрилин. Она подняла глаза и увидела, что за ними наблюдает Фрэнк.
— Позже скажу, милый.
Всеми фибрами своей души Сэмми был в зале, со зрителями: слушал музыку, впитывал свет. В его теле не было ни одной клеточки, которая не трепетала бы от восторга публики. Мышцы его живота пульсировали в такт музыке, один глаз закатывался к потолку, палец размеренно пронзал воздух, ступня, повернутая под четко выверенным углом, притоптывала — в ритм, в масть, в точку, — а луковицы его волос зудели одна за другой, как по нотам. Он был воплощением шоу-бизнеса до кончиков нервов, он излучал надежду и возможности — все помещалось в этом странном маленьком человечке, вышедшем из самых страшных гарлемских трущоб. Он пел, танцевал, пародировал людей — я еще никогда не видел человека, столь похожего на собаку. «Мне не о чем жалеть, — сказал он в перерыве между песнями. — Мне еще никогда не было так хорошо, усекли? У меня есть бассейн, хотя я и плавать-то не умею».
В дамской комнате на выступе под затуманенным зеркалом стоял пузырек «Лёр блю». Мэрилин усадила меня на раковину и принялась поправлять макияж. Очаровательная уборщица была потрясена, когда нас увидела. Она поздоровалась таким тоном, словно ей вручили приз, а потом стала вытирать зеркало, поглядывая на Мэрилин и ее открытую пудреницу. Вы, наверное, замечали: люди разговаривают с собаками как с людьми, проговаривая за них нужные слова.
