Потом он проснулся на диване, рядом с тихо дышащим Мишкой, обнял его, почесал за ушком (Мишка басом сказал «еще и чуть левее»). Вскочил.
— Господи, нам уже пора, — сказал он.
— Я многое понял, простите.
Он, видимо, адресовался к двум розовым птичкам, которые сидели прямо над ним, на расстоянии полулапы. Птички покивали, и одна ответила:
— Бывает.
— Я вернусь, — нежно пропела Сирень, — через некоторое время. Ты меня дождешься. Все, пока.
Миша важно протянул ей лапку, спрятав свои крючки. Попрощались.
Потом Сирень хотела погладить Кузю по голове, но Кузя, хмурый, стоял так печально, так одиноко, что Сирень сдержалась.
Затем Кузя взял Мишу на ручки, и они пошли вон из города, как пришли, пешком по улице.
Мимо проплывали огромные, какие-то прозрачные дома со сверкающими куполами, а вокруг них нежно пахли сады, белые и розовые. Счастье расплывалось в воздухе, сердце у Кузи подпрыгивало от радости, Мишка же произносил длинный монолог о том, что каждое живое существо нуждается в защите и хватит убивать-то, дураки.
глава двенадцатая. Валера в борьбе
— Оглянись, Валера, — сказала баба Лена, волоча три елки. — Где ты находишься.
Валера наконец пришел в себя.
— Нне понял! — вымолвил он, с трудом покрутив головой. — В больнице? Или что?
Баба Лена искусственно засмеялась:
— Нет, это вас приветствует телепрограмма «Чудо»! Такая как бы передача по телевидению. Нас снимают. Скрытой камерой. Как мы, земляне, можем очистить помещение. И с какой скоростью.
Она надеялась, что Валера примется ей помогать. Но не тут-то было. Помогал он только посторонним, причем бабам со своей работы. Вешал полки. Приходил домой угостившись.
— Телевидение? — глупо сказал Валера и стал обтряхиваться. — Я упал же!
— Как упал? С дуба? — спросила баба Лена.
— Как упал? Это ты меня послала, а я на твоем компоте подсклизнулся! — как можно тише объяснил Валера. — Со всей силы ёкнулся! А я тебя только спросил, почему с землей и соленый, компот. И пролил маленько, плеснул, типа того… Ты меня послала, а я ногой так… В лужу попал, типа. Упал, очнулся — я в «скорой помощи». Спрашиваю, куда меня везут, отвечают, на рентген. Выгрузили и уехали, елки. Вместо рентгена ты сидишь.
— Во-первых, я не варила никакого компота. Я только бульон успела. А за мной приехали без пятнадцати десять! И сюда привезли! Ты же пришел как всегда в полдвенадцатого с работы. Хотя заканчиваешь в девять.
— Так пока смену сдашь… — привычно возразил Валера. — А ты же компот сварила… Из моркови… Но по вкусу как морская вода, у! Морковь варила нечищеную… В земле всю… Ты-то мне сказала «не хочешь компотику», я и махнул кружку… Соленой грязи твоей.
— Я что, с ума бы сошла?
— Не понимаю, — сказал зять. — Я пришел… В доме все кверху дном. Везде кожура с потолка свисает… Ты на полу сидишь пьяная… Гарью пахнет. Кузя занавеску поджигает… Прям не знаю. Я у него спички отобрал, он в меня плюнулся…
— Это была не я. Валера! Когда это я пила? Совсем на своей работе глаза залил! Ваш пропуск!
— Ты! Ты это была!
— Кузя, причем, никогда бы в тебя не плюнул, ты что! Он мальчик хороший! Не в отца пошел! И он бы ни за что не поджег занавеску! Это тебе привиделось, Валера! С пьяных глаз и не то может померещиться! Надо, надо тебе закодироваться. У Таньки на работе директор закодировался, а уважаемый человек, не чета другим, которые только могут что пропуска проверять.
— Дура, — привычно отвечал Валера.
— Вот ты себя показываешь во всей своей красоте, ай-яй-яй! — значительно сказала баба Лена. — Уймись, Валерий! Нас снимают, — без усилия кидая очередную елку, важно произнесла она, — нас смотрит вся страна и мир. У нас задание — очистить это помещение, собрать в кучку.
— С какого это переполоха снимают? — вылупившись, произнес Валера.
— Ти-ше! За нами видеонаблюдение. Носи елки.
— Сама носи! — приглушенно завопил Валера. — Я же упал! «Скорую» вызвали! Я же больной, елки!
— На голову? То есть… у тебя сотрясение, что ли?
Валера подумал:
— Не помню. Упал, очнулся… До гипса даже не довезли.
— Ну помогай потихонечку, а то неудобно перед народом.
Валера понуро поддержал елку, которую несла баба Лена, за тонкую верхушку.
Как всегда, все его действия вызвали у бабы Лены гнев. Но, как всегда, она постаралась сдержаться.
— Ты что, вообще, Валерочка, — без выражения сказала она. — Народ смотрит. Твои с работы… Вы же все время телевизор не выключаете там у себя. Круглые сутки ведь. Твои глядят и смеются.
Тут он побагровел (видимо, представил, как над ним потешаются сменщики и начальство, собравшись вокруг экрана):
— А я что, нанимался вкалывать на лесоповале?
— Как бы, Валера. Это все искусственное. Легкое. Пластик. Носи, помогай.
И она на всякий случай добавила:
— Нас освободят, если мы все это соберем в единую кучу.
Тут Валера совершил неожиданное: он отошел в сторону и лег со словами:
— Я после ночи же.
Лег прямо на пыльную, горелую какую-то труху. И закрыл глазки.
Баба Лена возмутилась:
— Да? А я потом с тебя все снимай да стирай? Нет уж. Ляжешь на картонку. Идем.
Он с трудом поднялся, глаза его слипались. Больной, что ли?
Баба Лена отвела его к тому месту, где оставила свой полусложенный шалаш, указала, где подстилка, запустила туда зятя и загородила листами картона. Очень быстро из-за тонких стенок понесся заливистый храп. Баба Лена почувствовала себя при деле.
Было о ком заботиться.
Таская елки, она вдруг подумала: интересно, почему Валера не заметил этого гигантского белого яйца? Баба Лена его не закрыла еще и на одну треть.
Что-то тут не то.
Она продолжала, как муравей, носить и складывать, таскать и кидать повыше. Яйцо пока еще не трескалось. Видимо, не созрело.
А вообще, что же это такое происходит? Ни дня ни ночи, ни входа ни выхода, ни темно ни светло… Зятя тоже привезли и сгрузили, но про телевидение ни словечка не пикнули, только про больницу.
Заманили! А что здесь? Вот и вопрос. Если сюда прибыла эта ракета… Причем она не трескается, а чего-то ждет… Может, она еще куда-то направлена?
Вдруг раздалось какое-то глухое рявканье. Оно шло из шалаша. Валере, видимо, что-то привиделось. Вот опять он как бы густо чихнул. Затем послышались слова:
