Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 32
Их встретили тепло, девушки надеялись выйти замуж за москвича и пробовали разные варианты. Они быстро накрыли на стол, «Удовиченко» достала грелку и налила в стаканы виски домашнего изготовления (самогон, закрашенный корицей).
В. не пил алкоголя, но тут решил для смелости перед грехопадением нарушить заповедь и выпил. Разум его померк, и он очнулся на кровати. За окном была глубокая ночь, Бойкого не было, девушки сидели за столом, пили чай и говорили о своих женских делах: обсуждали проблемы месячных и у кого какой член на курсе. В. стало обидно, что его в расчет не берут, но он молчал, надеясь обрести тайное знание о противоположном поле.
Через час, когда все затихло, он ушел, доехал на поливальной машине до дому. Мысли о несовершенстве мира кружились в его пьяной еще голове, но в эту ночь он решил, что когда-нибудь он, как олимпийский Мишка, поднимется в небо и все будут хлопать ему и плакать, что он улетел.
У подъезда его встречала рвущая на голове волосы мама, он на нетвердых ногах вошел в дом и заснул. Мама решила утром отвести его в любимую Третьяковку, чтобы сын, увидев дивные лики женщин Венецианова и Боровиковского, исцелил свою душу. Но он равнодушно прошел мимо них, остановился возле кустодиевских купчих, восхитился их формами и пожалел о вчерашнем.
В конце 90-х он уехал в Америку, купил замшевый пиджак и пошел на Тайм-сквер, встал на место В. Зорина и сказал в воображаемый микрофон воображаемой аудитории: «Вот я и в Америке», — но его никто не услышал.
Он делал бизнес, продавая на улице канцелярские принадлежности и фальшивые ручки «Монблан», но однажды на улице к нему подошел господин и предложил отправить его представителем от настоящего «Монблана» организовать сеть по продаже в СНГ.
Ему купили билет, дали суточные и на гостиницу, он полетел на историческую родину.
Родина в лице бедной мамы и соседа, подрядившегося встретить его в Шереметьеве, чтобы не переплачивать бандитам, приняла бизнесмена в объятия. Он вез факс и ксерокс для своего офиса с тайной надеждой их продать и заработать.
Прожив целый месяц в Москве, он удивлялся, как поднялись его бывшие товарищи по вузу: Бойкий вообще стал крутым, папа внедрил его в пару-тройку совместных предприятий — иноземцы вложили деньги, а папа Бойкого вложил своего сына, как гарантию безбедной старости, на должность вице-президента.
За месяц ничего не случилось. В. продал оргтехнику, напечатал визитные карточки региональным представителям по странам СНГ и стал ждать руководителя центрального офиса. Собрав своих одноклассников в ресторане в Малом зале Дома композиторов, он накрыл им поляну за двадцать американских долларов и купался в лучах славы. Он всех их назначил представителями в разных странах и раздал визитные карточки.
На следующее утро в его офис в Бескудникове, где были только старый диван и лампочка на потолке без абажура, пришла одноклассница — в школе она числилась первой красавицей, и он о ней даже не мечтал. Она пришла, ослепленная роскошью вчерашнего стола, и бросилась к нему в постель, забыв о муже-однокласснике, назначенном В. старшим вице-президентом по России. Одноклассница не хотела вице, а хотела хозяина и получила его. Она хотела в Америку, и В. обещал ей — не хотел расстраивать. Она уехала в свои Химки готовиться к жизни на Пятой авеню. На худой конец она согласилась бы на Малибу.
Приехал представитель центрального офиса, удивившись лимузину «Москвич-2141», но, узнав, что у машины двигатель от «БМВ» 1961 года, успокоился. В «Пенте», где он жил, устроили встречу региональных представителей. Одноклассники еще раз поели заморских деликатесов, получили по ручке для презентаций и разъехались по домам, предварительно сдав В. ручки на хранение в центральном офисе.
Вечером водитель арендованного «Москвича» привез двух девушек, и представитель компании попал в рай всего за 200 долларов — 40 долларов получили девушки, а остальное забрали В. с водителем. Девушкам так понравилось в «Пенте», что они провели в ней три дня и денег больше не попросили. Когда американец уезжал, они искренне плакали. Американец тоже плакал, понимая, что такого он не получит нигде и ни за какие деньги. Красной площади он не увидел, но Россию узнал и полюбил.
Фирма по продаже ручек помахала ему ручкой, расходы списали на нестабильность в странах Восточного блока.
В Америку В. больше не поехал — понял, что здесь он быстрее найдет свое место. Он попробовал вступить в Аграрную партию, но колхозники не поверили в чистоту его помыслов и в список на кресло в Думе не включили, хотя он настаивал, что он внук кулака и папа, которого он не знал, как Павлик Морозов, тоже погиб за правое дело.
Он начал ходить в Останкино, как на работу, и посещать все ток-шоу, проявляя бешеную активность. Его лицо стало мелькать в разных передачах, он из массовки перешел в первые ряды, с ним уже здоровались многие ведущие, он обладал чудесным даром быстро, яростно и жарко говорить по любому поводу и понял, что смысл сказанного не имеет значения — нужна энергия, а горящий взгляд он натренировал дома перед зеркалом.
Слава пришла к нему в ларьке на «Октябрьском поле», где он покупал чипсы. Хозяин ларька узнал его по передаче об изменах: он сказал тогда, что мужчине можно, а женщине — никогда. Женщина из Думы заявила, что это тендерный фашизм. Никто не понял, но у него как у фашиста взяла интервью крупная газета, и он прославился.
Его имя в результате этого недоразумения стали упоминать со словами «так называемый фашист». Маме это не нравилось, но он объяснил ей, что это пиар.
Так он оказался управляемым невидимым пастухом в табуне, скачущем с канала на канал, с одной радиостанции на другую.
Здесь он понял, что в этих людях нет никакой тайны, он может не хуже, чем все эти депутаты и эксперты, — они жевали свое сено и слушали свист направляющего хлыста, главное — не сбиться с ноги и не снимать шоры.
Он начал хорошо питаться на кулинарных шоу и вечеринках, куда его стали приглашать как узнаваемое лицо, научился говорить на камеру и позировать прессе, набрал вес, физический и политический, захотелось поскакать самостоятельно, как в песне, но не под седлом и без узды — узды он не боялся, но ему нравился длинный повод, и он ему представился.
Одно модное радио позвало его вести авторскую программу «Про все на свете».
Он стал работать, нес всякую околесицу, пел, хрюкал, визжал в эфире, четко отрабатывая коммерческую рекламу, и народ стал слушать его, чувствуя: он один из нас, он такой же, но они ошибались — такой же, да не такой.
Он втайне презирал свою аудиторию, считая этих людей быдлом. Едущие по утрам в своих «Фокусах» и «Опелях», они были ему неинтересны, он манипулировал ими, навязывал им новые потребности и кредиты, точки зрения коммерческих структур и политических партий — ну, в общем, работал на свою перспективу, и это ему нравилось.
Со временем он совсем оборзел, несогласные с его оценками люди, звонившие ему в эфир, получали хамские комментарии и просто оскорблялись — не всем это нравилось, но ведущему это придавало силы, и безнаказанность распаляла его. Он когда-то вычитал где-то, что буржуазия любит, когда ее оскорбляют, и считал, что добавляет перца в свою передачу. Он трогал и больших людей, но как-то избирательно: одних очень не любил, а другим полировал булки с большим энтузиазмом, зная, что пастух не дремлет.
Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 32
