Несмотря на все усилия Симона, автомобиль не желал покидать это место. Наконец Симон позвонил хозяину гаража, тот не был удивлен и сказал, что можно оставить машину, так как с ней в Орхарде ничего не случится.
Мы вызвали такси. Усевшись на заднем сиденье, я наблюдал, как порой приятно сидеть лицом к лицу в английском такси, двое пассажиров поворачиваются спиной к шоферу и следят, как убегает прошлое, другие двое смотрят, как на средней скорости приближается будущее. То, что люди находятся вместе, дает смутное впечатление: собрались друзья, хорошая компания — эти машины пытались вас убедить, даже на ходу, в этой тряске, что можно сохранить вежливость и умение жить.
За несколько дней до этого мистер Райт нам рассказывал, насколько английский язык точнее, чем кажется, слово «кеб» (такси) произошло от французского «кабриолет», а то в свою очередь пошло от слова «кабриоль» (прыжок), которое по прямой доходит до слова «кабри» (козленок), то есть детеныш козы, только что появившийся из брюха матери и принявшийся скакать из стороны в сторону, удирая то прыжками, то шагами в непредвиденном направлении, он ощущает радость существования во времени и пространстве, в трех измерениях, пытается почувствовать ее еще сильнее. Сначала в кабриолете, потом в кебе, все те же пропорции движения заставляли нас двигаться, трястись, а мое плечо касаться Дженнифер. Что же произошло?
Прыжки, скачки, канаты, ловкие трюки — все это, несомненно, поддерживало связь с духом рок-н-ролла, который поднимался на дыбы, восставал, да, целиком был погружен в идею резкого переворота, восстания и наигранное возмущение. Появляется некая девушка, она помещается в иллюзионную коробочку, совершают несколько взмахов, затем снимают белую простынь, и после мгновенного превращения рядом с вами на заднем сиденье появляется элегантная красотка, совсем не такая, как вы ожидаете, и ведет разговоры на высокие, хотя и скучные темы, а вы к тому же ее не слушаете. Ветерок врывался сквозь опущенное стекло. Мэйбилин? Она исчезла в неизвестности, растворилась в призрачном воздухе, однако ее присутствие чувствовалось то тут, то там, так как я мог ощущать аромат ее духов внутри меня, так же как вокруг я слышал голоса Симона, Дженнифер и Барбары.
65
Когда мы остановились у клуба «Роз джаз», оркестр играл новоорлеанский джаз, начал «Mahogany Hall Stomp» Армстронга. Мы слышали, как со второго этажа из открытого окна, сменяя друг друга, вытекали звуки трубы и кларнета, взвыл резкий саксофон, а затем скромное банджо попросило соло — все это происходило под чрезмерные аплодисменты публики. Симон и Дженнифер быстро отправились в бар за напитками, Барбара наткнулась на Коллетт, музыканты заиграли «Калидонию», а я с тоской думал, что в это время делала Мэйбилин в Лондоне.
Чуть позже, смешавшись с шумной толпой, мы снова в растерянности оказались снаружи, воздух стал более свежим, мы чувствовали запах улицы, асфальта, и чуть дальше, с рыночной площади, доносились запахи грузовичка продавца хотдогов. В этот момент Барбара, как всегда не предупредив, ни с того ни с сего объявила перед Симоном и остальными, что на следующий день вечером она и я ужинаем вместе: «Никого, кроме нас, ну как, согласен?» Симон рассмеялся, обнял Дженнифер за талию и сказал: «Тогда я беру себе Дженнифер». Все это соответствовало рок-н-роллу.
Мне нравилось, как Барбара выпускала коготки и бросалась в атаку, когда подворачивался удобный случай. Вечер продолжился в квартирке у Тэсс. Среди гама, смеха, мисок миндаля и одобрительных возгласов «Cheers!»[110]и «Oh по, you don’t mean that!»[111]Барбара присоединилась ко мне, сидящему на стуле Корбюзье. Это был смешной, забавный длинный стул, который в прошлом заигрывал с новыми веяниями, предмет настолько интригующий, что никто не знал, как к нему подступиться, как эти недотроги, сжимающие бедра, съеживаются так, что ты наталкиваешься только на круглую спину, напоминающую черепаху.
«Конечно, с Корбюзье стул становится не просто стулом», — предупредила нас Тэсс в первую встречу, когда показывала нам квартиру. У него регулировался наклон с помощью стальных трубок, конструкция держалась на металлической подставке. Этот наклон делал стул функциональным и эргономичным, и, к слову, все говорило о том, что он может перевернуться. Но если вы аккуратно приблизитесь, этот стул, или кресло, или произведение искусства — мы тщетно пытались придумать название для этого приспособления — очень скоро идет вам на уступки. Нельзя сказать, что он был удобен, порой он даже вызывал дискомфорт. Но если вы сможете подобрать к нему ключ, то Корбюзье мгновенно отдастся вам без всякой скромности, охотно подчинится, и порой встречаются люди, которые возбужденно восклицают: «Look! My God, did you ever try that Le Corbusier chair! Really fantastic!»[112]
По-французски слово «кресло» рифмуется со словом «прием». Чаще всего кресло протягивает к вам руки, за что англичане называют кресло armchair. Но подходит ли этот термин в данном случае, ведь эта вещь была создана по подобию кресла, Марсель Брюер сконструировал его для Василия Кандинского, только у Корбюзье не было подлокотников? Именно их отсутствие позволило — это была ее инициатива — Барбаре сесть на меня верхом. На ней были белые обтягивающие джинсы, сквозь них четко проступали половые губы, она не хотела, чтобы я это видел и что-то меня отвлекало, поэтому плотно прижалась своим лицом к моему, последнее расстояние между нами настолько уменьшилось, что мы снова стали похожи на детей в том возрасте, когда маленькие девочка и мальчик начинают осознавать различия между собой. Мы словно качались на качелях, когда одним своим легким толчком можно поднять другого в воздух, эти движения взад и вперед оставались детскими первыми шагами.
Я почти не беспокоился, что Симон заметит ту близость, которую создал между мной и Барбарой месье Ле Корбюзье, да к тому же он танцевал с Дженнифер в соседней комнате. А затем Барбара, обожавшая розыгрыши, сказала:
— Знаешь что? Давай сделаем вид, что мы друг друга ненавидим, let’s play[113]только притворимся, that we hate each other, okay, Chris?[114]
— But I don’t hate you[115].
— Please, just pretend…[116]
После Корнеля и Мариво? Барбара любила театр и знала наизусть репертуар. Мы разыграли милую маленькую сценку ненависти, сидя на раскачивающемся Корбюзье. После каждой фразы Барбара снова набирала воздуха, чтобы плеснуть мне в лицо новой порцией гнева, ее грудь красиво приподнималась. Мне нравилась ненависть Барбары, ненависть завоевателя, она описывала те же изгибы, что и лапа тигрицы в цирке, когда та проявляет жесткость, выпуская когти, хотя перед ней была только пустота, так как дрессировщик знает свое дело.
