Речь его, как и раньше, изобиловала отнюдь не риторическими повторами, беспомощными призывами подтвердить очевидное; но он ощутимо изменился, как показалось Фледе, — даже если перемена коснулась только его обычно ясного лица, теперь омраченного и даже почти подурневшего от бесчисленных мелких примет страдания. Так выглядит пригожий малый, у которого отчаянно разболелся зуб — причем впервые в жизни. Главная его беда, догадалась она, в том, что он прежде не знал ни забот, ни хлопот: он никогда не сталкивался с трудностями; он привык легко, с ходу брать любые препятствия, и мир его от начала до конца был миром, в котором лично для него не было ничего невозможного; и хотя вокруг этого мира лежало унылое предместье, ему туда забредать не доводилось — в грубой, худо освещенной местности он, очевидно, тотчас заблудился.
— Мы же во всем положились на ее честь, понимаете? — сказал он упавшим голосом.
— Вероятно, вы вправе сказать, что положились в какой-то мере и на мою честь. — Стоя среди захваченных в Пойнтоне трофеев, Фледа хотела поскорее от всего откреститься. Миссис Герет сама создала ситуацию, в которой у Фледы не оставалось иного выхода, кроме как ее сдать. — Могу только заметить, что я, со своей стороны, тоже положилась на вашу матушку. Я и помыслить не могла, что она вывезет целую гору вещей!
— И вы же не считаете, что это справедливо? Нет, я вижу! — Он говорил почти скороговоркой, словно заклиная согласиться с ним.
Фледа чуть замешкалась.
— Я считаю, что она зашла дальше, чем следовало. — Потом добавила: — Я немедленно сообщу ей, что я вам это сказала.
Он был явно озадачен ее заявлением, но быстро смекнул что к чему.
— Так вы не сказали maman, как вы к этому относитесь?
— Пока нет. Позвольте напомнить, что я здесь только со вчерашнего вечера. — Она казалась себе постыдно малодушной. — Я знать не знала о ее действиях, для меня это полная неожиданность. Как она все это устроила, просто удивительно!
— Умнейшая комбинация, в жизни своей ничего подобного не видел! — Они понимающе посмотрели друг на друга, воздавая должное недюжинному уму миссис Герет, и Оуэн, не выдержав, расхохотался. Смех прозвучал вполне естественно, однако повод для него был поистине удивительным; еще более удивительным показалась Фледе та неожиданная снисходительность, с какой он добавил: — Бедная моя матушка! Отчасти потому я и вызвал вас — убедиться, что ей есть на кого опереться.
Что бы он ни сказал, что бы ни сделал, он нравился Фледе все больше.
— Как же я могу стать ей опорой, мистер Герет, когда я считаю и прямо говорю вам, что она совершила большую ошибку.
— Большую ошибку! Отлично. — Он кивнул — непонятно для нее почему — так, словно это заявление сулило ему немалый выигрыш.
— Конечно, она взяла далеко не все, многое осталось, — рассуждала Фледа.
— Да, порядочно. Но все равно — дом не узнать. — От его обескураженного, опрокинутого лица Фледино сострадание только усилилось, заставив позабыть об улыбке, напрашивавшейся при виде столь откровенного портрета простофили. — Зато здесь кругом одни старые знакомые, верно? Всё сплошь вещи, которые следовало бы оставить на месте. И что же, так во всем доме?
— Во всем, — сказала Фледа без обиняков. Ей сразу представилась ее прелестная комната.
— Никогда не думал, что я так к этим вещам привязан. Они ведь ужасно ценные, да?
Что-то в манере Оуэна было для нее загадкой; она заметила, что к ней возвращается непрошеное волнение, которое он пробудил в ней в тот ошеломительный день их последней встречи, и она поспешила напомнить себе, что ныне, когда она уже начеку, было бы непростительно вновь поддаться настигшему ее тогда страху — и тем самым признать страх небеспричинным.
— Maman полагает, что мне до них и дела не было, но, уверяю вас, я ужасно гордился. Честное слово, мисс Ветч!
В его жалкой растерянности была одна престранная особенность: он словно желал убедить ее — и заодно уверить себя, что она искренне считает его вправе воспринимать все случившееся как тяжкую обиду. На это она могла только воскликнуть, почти так же растерянно, как он сам:
— Ну конечно же, вы ценили их! Все это так мучительно. Я немедленно дам знать вашей матушке, — вновь объявила она, — о чем и как я говорила с вами. — За эту мысль она цеплялась как за свидетельство своей безупречной честности.
— И скажете, как, по-вашему, ей надлежит поступить? — подхватил он, немного оживившись.
— Как ей следует поступить?..
— Да разве, по-вашему… разве не следует ей все отдать?
— Все отдать? — Фледа снова замялась.
— Отослать обратно… чтобы все было тихо-мирно. — Ей не пришло в голову предложить ему сесть здесь, среди монументов его обиды, и он, все больше распаляясь и неуклюже суетясь, топтался по комнате, заложив руки в карманы и как бы отчасти возвращая себе статус владельца — по мере того, как излагал свою позицию. — Еще раз все упаковать и отослать обратно, коли она управляется с этим так ловко. Просто бесподобно! — Он пригляделся повнимательнее к двум-трем ценным вещицам. — Умеешь выигрывать, умей и проигрывать!..
Он сам рассмеялся своей шутке, но Фледа сохраняла серьезность.
— Это вы и приехали ей сказать?
— Не совсем в таких выражениях. Но я действительно приехал сказать. — Он запнулся, потом выпалил: — Приехал сказать, что она должна безотлагательно вернуть нам вещи!
— И вы полагали, что ваша матушка примет вас?
— Я не был уверен, но считал, что попытаться все-таки нужно… поговорить с ней по-хорошему, что ли, вы понимаете? Если бы она сама не пожелала меня принять, пусть бы тогда пеняла на себя. Единственным другим решением было бы напустить на нее законников.
— Я рада, что вы на это не пошли.
— Да мне самому этого меньше всего хочется! — чистосердечно признался Оуэн. — Но что прикажете делать, если она не желает спокойно поговорить?
— Что вы под этим разумеете — «поговорить»? — с улыбкой спросила Фледа.
— Как! Дать мне возможность перечислить дюжину предметов, которыми она будет владеть по праву.
Представить себе, чем закончились бы такие переговоры, Фледа, после секундного раздумья, не стала и пытаться.
— Итак, если она не согласится?.. — допытывалась она.
— Я предоставлю решать все моему поверенному. Уж он-то ей спуску не даст — нет, шалишь, я его хорошо знаю!
— Какой ужас! — сказала Фледа, горестно взглянув на него.
— Просто свинство!
Удивительное отсутствие логики и в то же время небывалая настойчивость ее насторожили; и, по-прежнему глядя ему прямо в глаза, она подумала, задать ли ему вопрос, из всего этого явно вытекающий. Наконец вопрос был задан:
— Что, Мона очень сердита?
— О Господи, да!
