Как далеко источники и птицы! Дальше пойдешь — может быть только света конец.
XIII
— Пять тысяч франков долга за три месяца! Видано ли было такое в наше время, Дюссоль?
— Нет, Коссад. Мы к деньгам относились уважительно; мы-то знали, с каким трудом они давались нашим дражайшим родителям. Нас воспитывали на культе бережливости. «Порядок, труд, экономия» — таков был девиз моего отца, замечательного человека!
Бланш Фронтенак перебила их:
— Речь не о вас, а о Жозе.
Теперь она жалела, что доверилась Дюссолю и зятю. Дюссоля, когда Жан-Луи раскопал это дело, надо было поставить в известность, потому что Жозе пользовался кредитом фирмы. Дюссоль потребовал собрать семейный совет. Госпожа Фронтенак и Жан-Луи добились того, чтобы не ставить в известность дядю Ксавье: у него было больное сердце, от такого удара ему могло стать плохо. Но к чему было, недоумевала Бланш, впутывать в это дело Альфреда Коссада? Жан-Луи тоже это не нравилось.
Молодой человек сидел напротив матери — немного утомленный конторской жизнью, уже с залысинами на лбу, хотя ему только что исполнилось двадцать три года.
— И какой же он дурак! — говорил Альфред Коссад. — Другие, говорят, эту девицу даром имели. Вы ее видели, Дюссоль?
— Да, было как-то вечером… Нет-нет, не для своего удовольствия! Госпожа Дюссоль захотела раз в жизни сходить в «Аполло» — посмотреть, что это такое. Я подумал, нет причины ей отказывать. Мы, разумеется, заказали ложу, нас никто не мог там увидеть… И эта Стефани Парос там танцевала… знаете ли… с голыми ногами…
У дяди Альфреда заблестели глаза; он наклонился к Дюссолю:
— А говорят, в иные вечера…
Продолжения было не слышно. Дюссоль снял пенсне и запрокинул голову:
— Тут надобно быть справедливым. На ней было трико — коротенькое, но все-таки было. И всегда она в трико — я навел справки. Неужели вы думаете, что я бы допустил, чтобы госпожа Дюссоль… Нет, нет, полноте! Довольно и голых ног!
— И босиком…
— Ну что ж, что босиком… — снисходительно улыбнулся Дюссоль.
— А по-моему, — заявил Коссад с каким-то застенчивым пылом, — это и есть самое возмутительное!
Бланш сердито перебила его:
— Это вы, Альфред, возмутительны!
Он вскинулся, потянул себя за бороду:
— Помилуйте, Бланш!
— Довольно. Надо уже с этим покончить. Ваше мнение, Дюссоль?
— Услать его отсюда, любезнейшая. Ему надобно уехать как можно скорей и как можно дальше. Я предложил бы вам Виннипег… да только вы не согласитесь. Еще нам нужен человек в Норвегии… Можно будет положить ему жалованье — правда, небольшое, но ему полезно побыть в черном теле — малость поймет, чего стоят деньги… Вы согласны, Жан-Луи?
Молодой человек, не глядя на компаньона, ответил: он и впрямь тоже думает, что Жозе надо услать из Бордо. Бланш пристально посмотрела на старшего сына:
— Не забывай: Ив уже уехал от нас…
— Ах, Ив! — воскликнул Дюссоль. — Вот его, любезнейшая, как раз надо было оставить при себе. Очень жаль, что вы со мной не посоветовались. Вовсе нечего ему делать в Париже. Послушайте, вы что — будете мне рассказывать, что он там работает? Я же знаю ваше мнение, материнская любовь вас не ослепляет, у вас довольно здравого смысла. Так что вряд ли я лишу вас каких-то иллюзий, если скажу, что его будущность в литературе… Я ведь знаю, о чем говорю вам; я дал себе труд составить представление… Я даже кое-что прочел вслух госпоже Дюссоль, и она, надобно сказать, попросила пощады. Вы говорите, его кто-то там хвалил… Кто хвалил? Что за люди, я вас спрашиваю? Кто такой господин Жид, чье письмо показывал мне Жан-Луи? Есть экономист по фамилии Жид, выдающегося ума человек, но это, к сожалению, не он…