Вскоре волнение на море почти улеглось, мы приблизились к Роббену. Он нарисовался по правому борту — низкий, невыразительный остров Робинзона Крузо. Ярко светило солнце, волны с шумом разбивались о каменистые берега. На острове была маленькая гавань с каменным пирсом, которая носила гордое название Порт-Мюррей. Возле этого пирса мы и пришвартовались. На берегу меня встречал приятный молодой офицер с машиной.
Пока мы ехали к армейскому штабу, он изложил мне события недавней истории Роббена: как в 1936 году правительство решило укрепить остров и приспособить его под военную базу; как военные осваивали безлюдный и заброшенный клочок суши, где стояли полуразрушенные строения без крыш — бывшие жилища прокаженных и осужденных преступников. Остров изрядно зарос маниокой, и новым хозяевам Роббена пришлось изрядно потрудиться, пока его расчищали. В послевоенные годы сюда перевели военное училище с постоянным штатом преподавателей и сменяющимся составом курсантов. Помимо военных здесь обитают несколько сот чернокожих и цветных работников, завезенных с материка. С ними много проблем: прослышав о трагической истории острова, они все поголовно верят, будто на острове живут привидения. Честно говоря, временами молодой лейтенант и сам так думает.
За этими разговорами мы подъехали к зданию девятнадцатого столетия. Раньше оно служил резиденцией губернатора Роббена, теперь же здесь разместились штабные помещения и клуб-столовая. Поблизости располагалось несколько лачуг, а также остатки более старых построек. Судя по всему, это и был центр острова.
Я бросил взгляд в сторону и замер, пораженный: там стояло превосходное, прямо-таки совершенное в своей красоте здание английской церкви. Казалось, эти башенки с навесными бойницами перенесены сюда прямо из какой-то гемпширской деревушки. Две старинные корабельные пушки стояли дулами вниз по обеим сторонам от дверей. Над входом была высечена надпись: «Возведена в год 1841 от Рождества Христова. Капитан Ричард Вульф, комендант острова». Мы прошли внутрь здания. Как я и думал, это оказалась маленькая английская церквушка, построенная одним из королевских инженеров, очевидно, в приступе ностальгических чувств.
После обеда мы отправились на автомобильную экскурсию по острову. Маршрут протяженностью в семь миль, в общем-то, не отличался разнообразием. Вокруг тянулась земля, покрытая жесткой травой и невысоким кустарником.
Кое-где виднелись заросли маниоки — растения, которое завезли в 1910 году, и с тех пор оно распространилось по всему острову. Мне рассказывали, что весной весь Роббен покрывается ковром из белых нарциссов, разросшихся из нескольких луковиц, оставленных на кладбище.
На севере острова я увидел заброшенный известняковый карьер, откуда первые голландские поселенцы брали сланец для своих мощеных ступов, то есть веранд. Здесь же добывали материал для строительства Кейптаунского замка. Неподалеку тянется ракушечный пляж (как мне объяснили, мелко дробленые ракушки поднимаются со дня приливной волной и выбрасываются на берег). Этот пляж упоминал в своих записках еще ван Рибек. По его словам, эта ракушечная масса использовалась в первых голландских печах для обжига известняка. Единственная возвышенность на острове представляет собой холм с названием Вурберг, то есть огненная гора. Во времена ван Рибека на нем зажигали сигнальные огни — для тех кораблей, что вынуждены были заходить в бухту в ночное время. Таким образом, можно сказать, что на Роббене располагался самый первый маяк в Южной Африке. Сегодня здесь построен современный маяк, и его сигналы — одна вспышка каждые семь секунд — знают все моряки с Атлантического побережья.
В восемнадцатом веке Роббен приобрел печальную знаменитость благодаря лепрозорию, устроенному на острове.
— Забавно, — рассказывал сопровождавший меня офицер, — что привидения (те самые, о которых постоянно толкуют цветные) являются им без рук, без ног. Лично я связываю этот факт с фотографиями, найденными в домике доктора, там изображались больные с ампутированными конечностями. Должно быть, эта коллекция попалась на глаза кому-то из рабочих. Отсюда и все разговоры!
Мы вышли из машины, чтобы осмотреть то немногое, что осталось от поселения прокаженных. Палящие солнечные лучи, ежегодные дожди и прежде всего наступавшие джунгли стерли почти все следы некогда обширного поселка. Наибольшее впечатление на меня произвел дом прокаженных матерей, стоявший посреди заброшенного сада.
Маленький катер доставил меня обратно в Кейптаун. Здесь по-прежнему свирепствовал «Капский доктор». Всю дорогу до материка наш бедный «Изи» мужественно боролся с волнами — раскачивался, кренился и взлетал на гребни валов, — так, что нам приходилось крепко держаться за поручни. И вот передо мной снова предстал Кап со Столовой горой и неспокойной бухтой — картина, которая навечно врезалась в память.
5
Кейптаунский замок из числа тех счастливых крепостей, которым ни разу не довелось палить из пушки по неприятельским кораблям. Если говорить честно, то сегодня это не удалось бы даже при всем желании. Благодаря проведенным мелиоративным работам замок стоит теперь не на берегу бухты (как проектировалось изначально), а на значительном удалении от побережья. Так что, если крепостная пушка и может кого поразить, то только «Голубой экспресс» или же девятичасовой винбергский поезд, которые пересекают линию огня в момент приближения к вокзалу.
Замок являет собой самое массивное и самое старинное европейское сооружение Южной Африки. Хотя по-настоящему древним его назвать сложно — здание возведено в 1666 году (в том самом, когда в Лондоне случился Великий пожар), но все жители Южной Африки относятся к нему с большим пиететом. Замок представляет собой еще и дополнительный интерес — как образец тех крепостей, которые строила Голландская Ост-Индская компания в период растущего соперничества с Британией. Старый форт ван Рибека был скромным деревянным строением, служившим колонистам убежищем от диких зверей и готтентотов. В 1679 году на его месте возвели более основательное (и более помпезное) каменное здание в виде традиционного для семнадцатого века пятиугольного фортификационного укрепления. Именно его мы и видим сегодня в центре Кейптауна. За крепостными стенами укрывается просторный учебный плац с казармами, а вокруг него по периметру располагаются здания Компании и очаровательная резиденция губернатора (ибо к моменту постройки замка комендант Капа уже был повышен в звании).
На посту возле главного входа стоят часовые в тропических тиковых мундирах, и каждый час в тени эвкалиптов собирается толпа туристов, чтобы понаблюдать за сменой караула. Сами по себе ворота — едва ли не главная достопримечательность замка. Они сложены из узкого кирпича темно-красного цвета, которым так славилась Голландия. На деревянных балках до сих пор висит колокол, отлитый в Амстердаме в семнадцатом веке. Тем, кто интересуется историей Голландской Ост-Индской компании, советую повнимательнее приглядеться к арке главных крепостных ворот. Там до сих пор можно разглядеть вырезанные гербы шести торговых городов, чьи представители и входили в могущественный Совет Семнадцати.
Я присоединился к небольшой экскурсионной группе, ядро которой составляла стайка местных школьниц. Помимо них туда входила еще пожилая семейная пара, приехавшая на Кап из Англии (как они сказали, «чтобы остаться здесь насовсем»), один американец и весьма дружелюбная дама с маленьким мальчиком. Дама бегло говорила на африкаанс, и я решил воспользоваться случаем, дабы попрактиковаться в этом языке. И что же? Лишний раз я убедился, что стандартные разговорники — абсолютно бесполезная штука для живого общения с носителем языка. Вы, конечно, можете изучать такие разделы, как «Место проживания», «Таможня», «Обмен денег», «Почта и телеграф» и тому подобное, но вряд ли там вам подскажут, как следует обращаться к посторонней женщине, которую вы случайно встретили на экскурсии. Кстати сказать, новая знакомая обогатила меня великолепным выражением, которое в зависимости от интонации может передавать широкий спектр понятий: утверждение и отрицание, одобрение и осуждение, доверие и скептицизм. Это универсальное выражение — «йа-не». В языке африкаанс оно часто предваряет контраргумент и тогда переводится как «да, но…» Кроме того, «йа-не» с успехом заменяет наше «более или менее».
