Когда Чаттертон завершил декомпрессию, он проплыл под «Искателем» и взобрался по алюминиевому трапу на корму. Нэгл ждал, опершись о кормовой леер, пока его протеже, Чаттертон, снимал маску и переодевался. «Джим Бим» ослабил его мышцы и рефлексы, окрасил кожу в желтоватый цвет, но не затронул сердце искателя — ту его часть, которая все еще верила, что мир, затуманенный алкоголем, был украшен историями, полными тайн. Он медленно подошел к Чаттертону, прикрыл глаза ладонью от солнца и кивнул другу. Он хотел произнести нечто, подобающее моменту, поскольку это был день, о котором всегда мечтали такие ныряльщики, как он сам и Чаттертон. Вместо этого двое мужчин просто смотрели друг на друга.
«Я так понял, что мы молодцы», — сказал, наконец, Нэгл.
«Да, Билл, — ответил Чаттертон, похлопывая друга по плечу, — мы молодцы».
Целую минуту Нэгл только покачивал головой и твердил: «Проклятье!» Всеми фибрами своего ненадежного тела он стремился к океану так же, как растения тянутся к солнцу. Никогда еще он так отчаянно не желал нырнуть в глубину, как сейчас. Он уже давно не брал с собой снаряжение. Но, глядя на Чаттертона, он мысленно давно уже был в воде.
«Расскажи мне об этом, Джон, — попросил Нэгл. — Расскажи мне все. Каждую подробность, все, что ты видел, чувствовал и слышал».
Вплоть до этого дня Чаттертон не мог поведать Нэглу что-нибудь новенькое. Какие бы головокружительные исследования не проводил Чаттертон на «Дориа» и других крупных кораблекрушениях, Нэгл побывал там раньше него, и это заставляло Чаттертона забираться в еще более опасные и глубокие места, чтобы добраться в один прекрасный день туда, куда не заглядывал сам великий Билл Нэгл. По широко открытым, как у первоклассника, глазам Нэгла он понял, что этот день наступил. Он рассказал Нэглу все.
Закончив рассказ, Чаттертон ждал, что Нэгл начнет задавать технические вопросы, выуживать из него подробности о степени разрушения металла, толщине ила внутри торпедного отсека. Вместо этого Нэгл сказал: «Эта субмарина может меня изменить. Она может стать для меня стимулом, чтобы вернуть здоровье. Эта штука вернет меня к жизни».
Когда Нэгл помогал Чаттертону снимать снаряжение, 230 футами ниже другие ныряльщики приступили к обследованию останков подлодки. С того времени, как Чаттертон покинул субмарину, течение ослабло, позволяя тем, кто так хотел проплыть вдоль корпуса, сделать это без опасения выбиться из сил.
Островски и Робертс осматривали силуэт затонувшего судна и пологую верхнюю палубу, и оба признали в нем подводную лодку. Они плыли медленно, стараясь дышать ровно, несмотря на возбуждение, пока не зная, движутся ли они по направлению к носу или корме. Вскоре они достигли дыры в верхней части корпуса, которая, похоже, была проделана неким, направленным вовнутрь взрывом (сталь не выгибается так сама по себе). Они просунули внутрь головы, и свет их фонарей осветил целый зверинец из сломанных труб, механизмов, заслонок и переключателей. Они выгнули шеи и высветили электрические провода, свисающие с потолка, подобно птичьим гнездам. Их дыхание участилось — ведь именно в этом отсеке могла храниться тайна, и если быстро заплыть туда и выплыть, то можно установить принадлежность затонувшей субмарины. Но они все же не отважились заплывать туда, так как понимали, что там есть сотни ловушек, способных погубить нетерпеливого ныряльщика.
Шоу и Кохран осмотрели сигарообразный силуэт судна и оценили степень распада. У обоих был опыт обследования затонувших кораблей времен Второй мировой войны, и эти останки, по их мнению, подверглись той же степени разложения, что и те корабли, которые они видели. Большую часть времени они потратили на то, чтобы сдвинуть заслонку, которая заинтересовала Кохрана, но та никак не поддавалась.
Хилдеманн, который нырял один, испытал больше трудностей с тем, чтобы поверить, что груда металла, на которой он стоит, — субмарина. Все поменялось, когда он подобрался к носу затонувшего судна, возвышавшегося примерно на десять футов из песка, где он увидел длинную узкую трубу, торчавшую из корпуса. Он читал книги о подлодках и знал, что это была труба торпедного аппарата — выход в океан для этого снаряда.
Скибински и Фелдман решились отплыть на сорок футов от затонувшего судна, чтобы обеспечить себе более широкий обзор, — смелое решение на такой большой глубине и при такой плохой видимости. Они кивнули друг другу в знак согласия: подлодка. Эти ребята ныряли когда-то к «Техасской башне», одному из самых темных из всех глубоководных мест кораблекрушений на северо-востоке Атлантики, но здесь было еще темнее, поэтому они решили держаться ближе к стробоскопическому фонарю, прикрепленному к канату.
Макмэйхон и Юрга оставались над затонувшим судном. Они тоже поняли, что это субмарина. Поднявшись немного выше, они увидели балластные кингстоны вдоль корпуса — основу системы погружения подлодки. Минуту спустя Юрга обнаружил скошенный люк, который видел Чаттертон. Он тоже просунул туда голову и осветил внутреннее пространство, перед ним были хвостовые стабилизаторы и винт самого зловещего морского вооружения, когда-либо созданного. Ныряльщикам хотелось увидеть больше, но еще на борту «Искателя» они договорились о том, что на такой глубине их главной задачей будет держаться недалеко от якорного каната и оставаться живыми.
Бреннан, который добрался до судна первым после Чаттертона, дюйм за дюймом шел против течения в направлении того, что он принял за нос субмарины. Он позволил себе продрейфовать чуть дальше и оказался в двадцати футах спереди от затонувшего судна, затем он развернулся лицом к носовой части подлодки. Вытравив немного воздуха из компенсатора, он мягко опустился на песок и встал на колени. Он так и стоял, словно в молитве, в благоговении перед этой огромной, внушительной массой. Течение начало бесноваться, но Бреннан будто врос в песчаное дно. «Не могу в это поверить, — думал он. — Я знаю, что это подлодка. Я знаю, что она немецкая. Вы только посмотрите! Она идет прямо на меня, как в первых кадрах из „Das Boot“.[2]Я даже слышу музыку из фильма».
Сквозь пелену его удивления и наркоза внутренний голос сумел предупредить его о течении. Он поплыл назад, борясь с водой при каждом взмахе, пока не достиг якорного каната, в состоянии тяжелого наркоза, запыхавшийся и с головокружением. «Я никогда не оставлю в покое это затонувшее судно», — пообещал он себе и начал подъем к «Искателю».
В период 1939–1945 гг. Германия вооружила свой флот 1167 подлодками. Благодаря своей способности незаметно подкрадываться к неприятелю, каждая из них стала идеальным и ужасным отражением инстинктивного человеческого страха: тихая смерть таится повсюду, постоянно. Некоторые подлодки безнаказанно подбирались на расстояние нескольких миль от берегов США, достаточно близко, чтобы послушать по радио джаз и увидеть в свои перископы фары проезжающих авто. Всего за один месяц 1940 года немецкие подлодки потопили 66 кораблей, потеряв при этом всего одну боевую единицу. Тела убитых моряков с потопленных подлодками кораблей в течение всей Второй мировой войны выносило на американские берега. Зрелище было жутким. Но куда страшнее было осознавать, что убийцы могут быть где угодно, и их нельзя ни увидеть, ни услышать.
