Мясник пробыл в армии достаточно долго, чтобы понять, что с ним случилось. Но где же он мог подцепить эту заразу? Не от жирной же Барбары — шлюхи, которую он обычно посещал в доме, расположенном позади казарм: он не был у нее больше трех месяцев. За последнее время он не имел дела ни с одной женщиной, кроме своей собственной жены. И он не думал, как некоторые из старых унтер-офицеров, что подхватить такую болезнь возможно от сидения в общей уборной.
Значит, Лора? Но это невозможно! Что-то, должно быть, произошло той ночью, когда они пили всей ротой. Но что? Он смутно помнил, что разговаривал с унтерштурмфюрером Шварцем о евреях, но о том, что было после, воспоминаний вообще не сохранилось.
В этот полдень он не пошел домой, хотя знал, что Лора приготовила его любимое блюдо — айсбайн[29]. Старшие унтер-фюреры других рот, которые обедали в армейской столовой, шутили, что Лоре, наверное, придется дождаться вечера и разогреть ему обед в духовке. Но Метцгер проигнорировал эти шуточки; он был слишком озабочен попытками вспомнить, что же такое он сделал в ночь «товарищеской вечеринки». Как оказалось, никто тоже ничего не помнил.
Озадаченный, Мясник возвратился в штаб роты. Но сидеть спокойно он не мог: каждые пять минут поднимался, чтобы пойти в унтер-фюрерскую уборную, где залезал в штаны и внимательно рассматривал свой член. Теперь, когда он сжимал его, из него медленно сочился желтоватый гной.
Каждый раз, когда он исчезал в направлении уборной, два штабных писаря многозначительно подмигивали друг другу.
— У Мясника понос, — шептали они друг другу. — Он знает, что мы отправляемся на передовую. Держу пари, этот ублюдок собирается вывернуться и устроиться так, чтобы не отправляться вместе с нами.
И до некоторой степени приказ о выступлении, который, как уже знал Мясник, лежал в ротном сейфе, действительно играл некоторую роль в его расчетах. Если бы он сказался больным сейчас, то избежал бы отправки на фронт вместе с остальным батальоном. С одной стороны, это было бы неплохо — тем самым он сумел бы избежать попадания в самое пекло и сохранить собственную шкуру. Но, с другой стороны, если бы он «закосил» от фронта, то Стервятник постарался бы сделать так, чтобы это стало концом его военной карьеры и вообще всего. Такой подозрительный ублюдок, как Стервятник, наверняка заподозрил бы, что Метцгер специально заразился нехорошей болезнью, чтобы избежать смертельной опасности. И не успел бы день склониться к вечеру, а он бы уже был понижен в чине, направлен в военную тюремную больницу, а оттуда, скорее всего, — уже в один из страшных штрафных полков.
В конце концов Мясник решил обратиться к доктору. Но только не к батальонному военному врачу, с его идиотскими природными методами лечения. Вместо этого он позаимствовал ротный велосипед и направился в город, чтобы посетить местного эскулапа, доктора медицины Ганса Фридерикса.
Пожилой местный врач, который, как и все католическое население города, не слишком симпатизировал СС, хотя дважды голосовал за Адольфа Гитлера в тридцатые годы, выслушал путаные объяснения обершарфюрера и отрывисто бросил:
— Спустить брюки и держаться за этот стол. Крепко.
— Почему? — со страхом спросил Мясник, возясь со своей одеждой.
Маленький очкастый доктор, который в Первую мировую войну работал военным врачом в Стенау и имел дело с двумястами или тремястами случаями венерических заболеваний в день, пробормотал:
— Скоро узнаете.
Он натянул резиновый напалечник на указательный палец и сунул его в задний проход Мясника.
Старший сержант завизжал от боли.
— Для чего вы это делаете, доктор? — закричал он. — Проблемы с другой стороны. Не в заднице.
— Стойте спокойно, — приказал доктор и начал вкручивать палец еще глубже.
Пять минут спустя, когда доктор склонился над микроскопом, стоявшим в углу кабинета, уставившись на добытый из заднего прохода Метцгера образец, Мясник вяло повис на краю стола, свесив голову, как будто уже попал в плен к врагу. Доктор снял очки в золотой оправе и мрачно посмотрел на унтер-офицера. Его увядшие глаза были полны злорадства.
— Боюсь, мой дорогой обершарфюрер, насколько я могу установить путем быстрой проверки, вы подцепили гонорею.
— Но это невозможно, — воскликнул Мясник. — Я не имел ни одной женщины в течение многих месяцев, кроме моей… — Он внезапно остановился. До него наконец дошло.
Доктор пожал плечами.
— Мой дорогой, я надеюсь, что как член Черной Гвардии, — он не избежал насмешки в своем голосе, — и представитель новой и лучшей Германии вы не думаете, что можно подцепить это заболевание без половых сношений?
Мясник не ответил. Когда он вылечится, пообещал он себе, он врежет этому глумливому ублюдку прямо по его мерзкой морде. Но это должно было случиться позже; сначала ему надо было вылечиться.
— Нет, доктор, — пробормотал он. — Нет, конечно, нет.
— Отлично. Теперь ложитесь на спину на кушетку в углу.
С брюками, спущенными до лодыжек, похожий на маленького ребенка, который намочил штанишки, тот побрел в угол и растянулся на холодной коже кушетки. Маленький доктор склонился над ним. Большим и указательным пальцами он поднял член Мясника, как будто тот был чрезвычайно грязным, и обмотал его тканью.
С трудом Мясник приподнял голову, вытянув шею, и спросил:
— Что вы собираетесь делать, доктор?
Доктор повернулся к лотку с инструментами.
— Во Франции солдаты имели обыкновение называть это «зонтиком», — сказал он со слабой улыбкой. Впервые почти за четверть века он снова использовал этот солдатский термин.
— «Зонтик»? — переспросил Мясник, и его кольнуло неприятное подозрение.
— Да, это специальный катетер, который мы используем в подобных случаях, — объяснил врач. Он поднял инструмент так, чтобы Мясник мог увидеть его, и нажал на небольшую защелку, расположенную снизу. С другой стороны выскочил ряд маленьких лезвий. Мясник с трудом сглотнул. Несмотря на холод кожи, обтягивающей кушетку, он почувствовал, как пот заструился у него по спине.
— Это что, — прохрипел он, — внутрь?
— Да, внутрь!
И когда доктор крепко ухватил его член и вставил катетер с выражением удовлетворения на морщинистом лице, Мясник заорал от боли.
* * *
Выходя из приемной хирурга, обершарфюрер ужасно хромал. После лечения доктор сказал ему, что он может пойти и помочиться. Но когда Метцгер увидел, как из его изувеченного органа хлещет кровь, он тут же остановился. Теперь он чувствовал, что еще немного и его мочевой пузырь разорвется на куски. Но Мясник закусил губу и всячески сопротивлялся позыву. Он почти убедил себя, что, вероятно, никогда больше не станет мочиться, — когда почти врезался в Шульце.
