— Мои заметки в вашем распоряжении. Или будут, когда мы придем к взаимопониманию. Книги писать доводилось?
— По правде сказать, доводилось. Об американском вторжении на Гренаду.
— Это очень разные вещи.
— Не совсем, — сказал Януш Циммер. — В гренадской истории тоже была метафизическая подоплека. Некоторые участники того дела думали, что имеют связи на небесах.
— Вы имеете в виду Рейгана? — спросил Лукас.
— О Рейгане я не думал. Но, полагаю, это относилось и к нему с Нэнси.
— Вы были на Гренаде во время вторжения? — спросил Лукас.
— Был накануне. И вскоре после.
— Януш — вещая птица, предвещает беду, — сказал доктор Оберман. — Стоит ему где появиться, там тут же происходят соответствующие события.
— Помнится, там существовали культы, — пояснил Циммер. — На острове.
— Да, были, — подтвердил Лукас.
— И здесь они существуют, — сказал Оберман. — Причем занимаются этим не просто несколько потерянных душ, а организованные и влиятельные группы.
— Тем лучше, — сказал Лукас. — Я имею в виду для интриги.
Циммер подался к нему, чтобы было слышно за шумом, и проговорил:
— Тут следует быть осторожней.
Лукас размышлял над предостережением поляка, когда его внимание отвлекла молодая женщина, танцевавшая с эфиопом. У нее была кожа цвета кофе с молоком, как у южноамериканок, коротко стриженные черные волосы под афро, покрытые яванской косынкой. Платье темно-бордовое и коптский крест на шее. На длинных ногах сандалии «биркеншток», подъем и лодыжки украшены лиловым геометрическим рисунком. Лукас припомнил, что где-то слышал, мол, таким рисунком украшают себя бедуинки, но сам еще этого раньше не видел. Он тут же подумал о невероятной хипповой молодой арабке, которую видел месяц назад в медресе. Он был уверен, что это она.
— Кто эта девушка? — спросил он Обермана. — Вы ее знаете?
— Сония Барнс, — ответил тот, бросив быстрый раздраженный взгляд на девушку. — Она водилась с одним из моих пациентов.
— Я видел ее в городе, — сказал Лукас.
— Она дервиш, — сообщил Лукасу Циммер. — Ваш персонаж.
— Верно, — подтвердил Оберман.
Сония и Линда Эриксен, единственные женщины среди танцующих, столкнулись в толпе и соприкоснулись ладонями, приветствуя друг дружку. Линда без следа сердечности. Сония с чуть грустной и язвительной улыбкой.
— Она кружится очень симпатично, — сказал Лукас. — Неужели правда дервиш?
— Позволите уточнить? — спросил Циммер. — Она настоящая суфийка.
— Похоже, миссис Эриксен знает ее.
— Здесь все знают всех, — сказал Януш Циммер. — Сония поет в «Мистере Стэнли» в Тель-Авиве. Сходите послушайте ее. Она может рассказать вам о культе Абдуллы Уолтера. И о Хайнце Бергере.
Лукас записал имена себе в блокнот.
— Потанцуйте с ней, — посоветовал Оберман.
— Куда мне. Она слишком хороша.
— Вы еще не слышали, как она поет, — сказал Циммер. — Как ангел.
Неожиданно Фотерингил снова заметил Лукаса. Его раздраженная физиономия заслонила Лукасу вид.
— А как насчет стиха?! — требовательно вопросил шотландец.
Лукас в недоумении уставился на него.
— Стиха о rillons![69]— не отставал Фотерингил. — Стиха о rillettes![70]
Лукасу смутно припомнилось его пьяное старание изобразить из себя истинного гурмана перед Фотерингилом, процитировав юмористическое стихотворение Ричарда Уилбера о rillons и rillettes de Tours[71]. Когда-то у Лукаса находилась стихотворная строчка на все случаи жизни.
— Ах да. Попробуем вспомнить.
От Фотерингила невозможно было отвязаться. Легко было представить его себе где-нибудь на вересковой пустоши после сражения расчленяющим павших рыцарей, чтобы снять с них доспехи, под жуткое стенанье воронья, кружащегося над головой.
— Rillettes, Rillons… — сделал Лукас попытку вспомнить. — Нет, не так: Rillons, Rillettes, по вкусу схожи… но сдуру…
Но память подвела его.
— Но сдуру? — не отставал Фотерингил. — Но сдуру что?
— Забыл, пожалуй.
— А, чтоб тебя! Не нравится мне это «по вкусу схожи». Потому что это совершенно разные вещи, понял?
Потихоньку-потихоньку Лукас встал из-за стола, пока озлобившийся Фотерингил начал спорить по поводу выпечки. В записной книжке было достаточно необходимых сведений. Когда он пробирался к двери, Сония снова танцевала.
На Бен-Иегуда он взял такси и поехал домой. Войдя в темную квартиру, ощупью нашарил и включил автоответчик. Лента была забита посланиями на иврите и французском, адресованным его соседке по квартире Цилилле Штурм, но последнее, от Нуалы, — ему.
— Привет, Кристофер! — четко звучал бодрый дублинский говор Нуалы. — У меня есть для тебя кое-какие новости об Абу Бараке, и, думаю, нам удастся найти на него управу. Так что, будь паинькой, перезвони мне утром.
— Черт возьми, Нуала, — сказал Лукас, обращаясь к автоответчику, — что я еще должен сделать? Чего ты от меня хочешь?
Он подозревал, что она считает его послушным и слишком воспитанным, слишком белым и слишком католиком. Ей были по вкусу другие мужчины: боевые, смуглокожие, с горящими глазами, enragés, cabrones[72].
Уныло ворча, он выключил автоответчик и лег спать.
6
Нуала встретила его на гребне холма в Тальпиоте[73], в кафе рядом с домом Ш.-Й. Агнона[74]. На противоположной стороне долины высилась гора Злого Совета, где располагался офис ООН. Южный коричневый склон был обращен в сторону Вифлеема. Лукас явился первым и наблюдал, как его подруга, пыхтя, взбирается наверх: голова опущена, руки в карманах кардигана, глаза смотрят под ноги на асфальт. На ней был черный верх и линялые малиновые афганские шаровары. Когда, почти взобравшись, она сняла свитер, то на минуту стала похожа на манекенщицу, ищущую место, чтобы позировать для фотографа.
