Войдя в раж, выбросила по одной из каждой пары запонок, разрезала струны на ракетках для тенниса и сквоша и несколькими мощными ударами молотка оставила выбоины на клюшках для гольфа и коньках. «Резни» не избежали также удочки и водительские защитные очки, а потом Джессика методично изъяла у мужа все свои фотографии. Не то чтобы таковых нашлось много — только большие студийные снимки в тяжелых серебряных рамах, призванные служить украшением кабинетного рояля, на котором никто никогда не играл. С теми же портретами, где они были запечатлены вместе, разделалась просто — удалила с фотографий себя, оставив благоверного таращиться на пустые силуэты с зазубренными краями.
Он был вне себя от бешенства, когда обнаружил масштабы разрушений.
— Вот тебе и повод для развода, не так ли?! — выкрикнула она в телефонную трубку, прежде чем грохнуть ее на рычаг, а затем, стремительно схватив ее вновь, спросила телефонистку, как сменить номер: — Понимаете, мне докучают злонамеренными звонками.
— Бог ты мой, в какой же ярости ты была! — поразилась Делия. — Совсем на тебя не похоже. Жаль, что меня там не было, хотелось бы посмотреть на тебя в таком состоянии.
— Кто бы мог подумать, верно? Но я проделала это с наслаждением. Тут было что-то фрейдистское, осмелюсь предположить. Вот интересно, как он объяснил своим портным внезапную потребность в костюмах?
— Я думаю, они и не такое видывали.
— Не могу поверить, что когда-то жила в том доме с Ричи. Все это кажется таким далеким и нереальным.
— «Вилла Данте» обладает свойством заставлять человека забывать о времени, — проговорила Делия, закрывая глаза. — Будто не существует ничего, кроме настоящего момента.
2
Увы, момент этот оказался не слишком долгим, как вскоре выяснилось. Ибо всего лишь через полчаса после того, как Воэн только-только начала погружаться в приятную дремоту, пронизанную теплом, светом и свежим воздухом, а Джессика углубилась в свою книгу, послышались звуки, возвещающие о чьем-то прибытии. Шум подъехавшей и разворачивающейся машины, потом голоса: Бенедетты, Пьетро, еще какого-то итальянца, а затем — чья-то явно английская речь.
— О Боже! — Джессика отложила книгу и спустила ноги наземь. — По-моему, приехали твои сонаследники.
Делии не очень-то хотелось встречать этих людей в коротеньком зеленом платье, но неунывающая подруга, вполне довольная своими бежевыми шортами, в которые переоделась по возвращении с моря, не испытывала подобных сомнений.
Прибывший итальянец, с раскосыми глазами и живой, выразительной фигурой античного фавна, рассыпался перед Джессикой в поклонах, с явным одобрением пожирая глазами ее ноги. Хватая англичанку за руку в церемонном поклоне, он восклицал, как рад познакомиться с мисс Воэн.
— Не сомневаюсь. Только это не я — я миссис Мелдон. А мисс Воэн — она.
Темные глаза с новой силой вспыхнули при виде стройных форм Делии.
— Но никакой миссис Мелдон не ожидалось! — воскликнул итальянец. — Мне ничего не известно ни о какой миссис Мелдон!
— Я приехала вместе с мисс Воэн, — пояснила Джессика. — Парижские адвокаты знали о моем приезде. Разве они вам не сказали?
— Нет, здешний адвокат, то есть я, ничего об этом не знает; никто мне ничего не говорил. Тем не менее, — продолжал он, вновь просияв, — никаких проблем, ведь «Вилла Данте» такая большая. И как приятно будет мистеру Хельзингеру находиться в столь очаровательном женском обществе.
Делия уже собиралась спросить фавна, как его зовут, когда он вдруг сам вспомнил о правилах приличия и с бурными извинениями объявил, что он доктор Кальдерини, адвокат, доверенное лицо недавно усопшей Беатриче Маласпины.
— Такая прекрасная дама! Такая потеря!
Воэн переключила внимание на сонаследников: темноволосую женщину с худым лицом и угловатой фигурой, слишком тощую для своего роста, и высокого, седеющего мужчину с умными усталыми глазами под стеклами старомодных круглых очков. Университетский преподаватель, по всей вероятности. Пожалуй, не самая занимательная компания на свете, но кто-нибудь из них может оказаться кладезем информации о Беатриче Маласпине и «Вилле Данте».
Женщина приветственно протянула руку:
— Здравствуйте. Я Марджори Свифт. А это Джордж Хельзингер. Вы тоже приехали сюда согласно условиям завещания? Адвокаты сказали, нас должно быть четверо.
— Но только я не вхожу в число наследников, — улыбнулась Джессика. — Я просто подруга.
— Значит, должен быть еще один. — Марджори оглянулась, словно ожидала, что последний бенефициар выпрыгнет из кустов.
— Непременно, непременно! Но когда — этого я не могу вам сказать! — воскликнул Кальдерини. — Поскольку не знаю, когда он прибывает, хотя это должно произойти до конца апреля. Поэтому, боюсь, вы должны оставаться здесь, пока мы точно не будем знать.
— А если он вообще не явится? — спросила Делия.
— Люди, упомянутые в завещаниях, всегда являются, — подмигнул юрист с неожиданным оттенком житейского цинизма. — Можете мне поверить.
— Я думаю, — предложила Воэн, — что Бенедетта должна проводить мисс… миссис… мисс Свифт и мистера Хельзингера в их комнаты. Коль скоро они проделали долгое путешествие на поезде…
— Долгое, но чрезвычайно комфортное, — уточнила писательница. — И я думаю, нам надо обращаться друг к другу по имени. Как вы считаете, учитывая обстоятельства? Я Марджори.
— Меня зовут Делия, а это Джессика.
Ученый обменялся с подругами рукопожатиями.
— Буду рад, если вы станете называть меня Джордж. — Где-то вдали мерно звучал колокол; его звон перекатисто разносился в неподвижном воздухе. — «Ангелус», — проговорил он.
— Что? — не поняла Делия.
— Звонят к полуденной молитве.
Все вместе пошли к дому и по стертым каменным ступенькам поднялись к парадной двери. На пороге доктор Кальдерини помедлил, произнес: «Permesso?»[14]— и лишь потом шагнул внутрь.
Марджори и Джордж изумленно застыли в дверях, а потом рассыпались в восклицаниях, пораженные фресками и красотой этого вымощенного мрамором зала.
— И кажется, там, за окнами, я вижу сад? — спросила писательница.
— Сильно запущенный, — ответила Делия, — но когда-то, видимо, прелестный. Думаю, сейчас просто некому за ним ухаживать — после войны не хватает персонала, если дела здесь обстоят так же, как в Англии.
— Ах, война! — воскликнул Кальдерини, оживленно беседовавший с Бенедеттой по-итальянски. — До войны все было чудесно.
Воэн усомнилась, вспомнив, что слышала и читала о Муссолини и его фашистском режиме, но, конечно, в отношении домов и садов это было справедливо.
— А это что такое? — спросила Марджори. Она стояла перед каменной колонной-подставкой, на которой помещался стеклянный ящик.
