Про Алку:
Вот уж подарок! Даже когда без очков, всё равно на носу мерещатся. Всё делает неуклюже, миску с супом через раз переворачивает себе на колени (Хильда во время обеда к ней сразу пристраивается), по утрам прыщи ковыряет с такой мрачной настойчивостью, что хочется по рукам стукнуть. В школе учится хорошо, в Сети разбирается много знает — этого не отнять. Разговаривает, в отличие от Кирилла, охотно, по типу как вечером на канале „Культура“. Ночью в палатке свистит носом, если потрясти — хрюкнет и проснётся. Хочет со мной дружить и с Кириллом тоже. Каждый вечер говорит: „Спокойной ночи, Тина“, а как проснётся, „Доброе утро, Тина“. Всем, кто ест: „Приятного аппетита“. Хильда у неё все сладости выманивает, но это ничего, может, хоть похудеет, а Монморанси норовит за ногу тяпнуть. Лучше всего она ладит, естественно, с Подлизой.
Про Подлизу:
А тут и сказать нечего. Подлиза — Подлиза и есть! Барон на него внимания не обращает, я Сандра, когда замечает, смотрит с недоумением — дескать, что такое?
Теперь про природу. Она здесь очень, без дураков, красивая…»
Вечер был тёплый и прозрачный, комары вились над головой, как в хрустальной призме. Марина замочила на завтра пшено и, мелодично мурлыча под нос, зашивала очередную дырку в многострадальной палатке Александры. Барон пытался подпевать, у него был громкий голос, но на ухо наступил медведь. Марина поморщилась и замолчала.
— Я песней, как ветром, наполню страну, — процитировал Соболь.
— Ну, когда-то же пели все вместе… — обиженно протянул Барон. — Правда, играл всегда ты…
Александра молча встала и пошла к машине. Порылась где-то сзади и принесла гитару в чёрном чехле.
— Сандра, ты научилась играть?! — изумлённо, в два голоса воскликнули Соболя. Сказать по правде, в юности музыкальность Александры не намного превосходила баронскую, и когда-то она по этому поводу комплексовала.
— Нет. — Александра распаковала гитару. — Я взяла её для тебя, Сергей. Подумала, вдруг ты захочешь….
Он встал ей навстречу и взял инструмент, как берут меч или орден. Ничего не сказал. Кристину, наблюдавшую за взрослыми, замутило в предвкушении дальнейшего: «Ох, сейчас начнут… Солнышко лесное… Удавлюсь!!!»
Соболь снова сел. Он прикасался к струнам, как к больному месту.
— Так давайте споём, — оживилась Марина. — Соболь, аккорды хоть помнишь? Давай, я что-нибудь напою, а ты подыграешь… Барон, только не ори, я тебя умоляю. Слушай меня. А ты, Сандра, слушай Соболя.
В общем, сбылись худшие Тинины ожидания. Пели «Люди идут по свету», «А в тайге по утрам туман», «Милая моя, солнышко лесное»…
Виталик тоненько подпевал. Алла покачивалась в такт. Кирилл закрыл изнутри дверь в машину.
— …Но мы мужчины и не потому ли терпеливо идём к своей цели! — увлечённо орал Барон. — Только трое вчера утонули, а четвёртого — толстого — съели!!!
Монморанси поставил дыбом жёсткий загривок и злобно залаял. Если хозяин так кричит, может, на него собираются напасть?
Тина, унаследовавшая музыкальность обоих родителей, искала взглядом верёвку. Барон и Александра, не попадая в такт, кто в лес, кто по дрова выводили давно прокисшие сентиментальные тексты. На таком фоне даже вечно зарёванные эмо в розовых балахонах покажутся брутальными суперменами.
Увы, к одиноким прогулкам по ночному лесу Тина тоже не была расположена. Приходилось терпеть.
— Соболь, лучше спой ту свою песню. Про свечу, — попросила Александра. — Мы с Бароном будем молчать, честно. Барон, слышал? Вякнешь — лопатой убью!
Соболь пробежался по струнам, разминая пальцы, и, оставив аккорды, впервые начал играть по-настоящему.
Тает жёлтый воск свечи.
Стынет крепкий чай в стакане.
Саша! Слышишь? Там, в ночи,
Едут пьяные цыгане…
Кристина никогда не слышала этой песни. Сначала она даже решила, что «Саша» было обращением к Александре.
Друг мой, вот вам старый плед,
Друг мой, вот вам чаша с пуншем…
Пушкин, вам за тридцать лет,
Вы совсем мальчишка, Пушкин…
«Так вот оно про что!» — удивилась Кристина. Александра, сцепив пальцы, смотрела в огонь. А у папы обнаружился мягкий, бархатный голос, и он разворачивался в звенящую комарами ночь.
…Самый белый в мире снег
Выпал в день твоей дуэли…
Пепел из костра летел, как тот самый снег. Подошла Брунгильда, вздохнула, тихо унесла Виталикову миску с остатками вечерней каши.
Видишь, где-то там, вдали,
В светлом серпантинном зале
Молча встала Натали
С удивлёнными глазами…
Встала и, белым-бела,
Молча руки уронила.
Значит, всё-таки была,
Значит, всё-таки была.
Значит, всё-таки — любила…
— Спасибо тебе, Соболь, — в наступившей тишине сказала Александра. Вскочила и ушла в ночь. Барон приподнялся было, но вздохнул — почти как Хильда — и остался сидеть. Марина придвинулась к мужу и опустила голову ему на плечо.
Когда за Мончегорском искали стоянку в горах и медленно поднимались на хребет над озером, МИР МОРГНУЛ…
Огромная линза над гребнем походила на слепой студенистый глаз.
Хильда сползла на пол между сиденьями и притихла, спрятав широкую морду между передними лапами. Слышно было, как Монморанси в джипе захлёбывался яростным лаем.
— В машине может быть опасно! — крикнула Александра. Она несколько раз безуспешно попробовала завести двигатель, потом открыла водительскую дверцу и, придерживаясь за спинку сиденья, высунулась оглядеться. — Вот хрень!.. Соболь! Выводи семью и сразу на землю! Ложитесь плашмя! Только не на дорогу!.. Постарайтесь укрыться за камнями… Тина! Стой, дура, куда?!
До начала событий Кристина сидела на заднем сиденье рядом с Хильдой, поджав под себя ноги. Сброшенные кроссовки валялись на полу. Теперь до них было не добраться — Хильда весила килограммов шестьдесят и подниматься не собиралась. А времени не было ни секунды…
Тина нажала ручку, распахнула дверь салона и в одних шерстяных носках выскочила на дорогу. Побежала вверх по склону, перескакивая через сухие поваленные деревья.
— Кристина, вернись немедленно! — тревожно закричала Марина.
— Тинка! С ума сошла?! Сейчас же назад! — рявкнул Соболь, пытаясь ощупью найти на полу снятый сапог.
Побелевший Виталик не издавал ни звука, в глазах стоял ужас.
Из «Патриота», зажав под мышкой бешено извивающегося Монморанси, выскочил Барон:
