31. Дневник Шикуджо
Именно в этот день происходит официальная смена сезона. Мои служанки достают из сундуков яркие летние шелка, убирают тяжелые весенние платья в освободившиеся сундуки. Теперь, если пойдет дождь или даже снег, — что маловероятно, но все же, — я буду носить эти платья.
Я наблюдала за тем, как весна переходит в лето. Наконец прекратились дожди, солнце светит так долго, что я могу читать по целой моногатари-сказке в день. И даже вечером еще достаточно светло. Листья сменили свой бледно-зеленый, почти просвечивающийся цвет на более насыщенный темно-зеленый. Даже воздух стал более насыщенным, плотным от жары, влажности, пыли и запахов.
На улице стало так светло и ярко, что мне понравился вечный полумрак моих комнат. Мои служанки отодвигают ширмы, чтобы воздух, пропитанный запахами цветущих растений, проникал в комнаты. Как бы я хотела сделать духи из этого насыщенного ароматами молодого летнего воздуха! Наше питание становится ощутимо лучше и более разнообразным по мере того, как в саду подрастает капуста и другие овощи.
Но все эти изменения не такие резкие, как календарные. Только вчера была весна, а сегодня уже лето.
Без сомнения, сегодня теплый летний день, но и вчера день тоже был не менее теплым и летним.
Где истинная грань между сезонами? Жизнь становится легче, когда наступает лето, и еда становится вкуснее, и день длиннее — светло почти до самого вечера, и погода более спокойная и тихая. Возможно, летом и здесь станет лучше, и я привыкну к этому месту. Счастье — вещь не полная и не абсолютная.
32. Дневник Кицунэ
Жить стало труднее, чем мы думали.
Наша новая нора под сторожкой была сырой и маленькой: всего две комнатки и один-единственный туннель. Мы вырыли ее быстро — всего за один день, в каменистой грязи, которая сыпалась на нас каждый раз, когда мы двигались. Стоящая в стороне от главного дома сторожка была заброшена людьми много лет назад. Теперь домик представлял собой развалину: шаткая конструкция, крытая кровельной дранкой, прислоненная одной стороной к плетню, — это была ее единственная стена. Ее чуть приподнятый над землей пол был таким низким, что мне приходилось нагибать голову, когда я стояла под ним, и даже так я вытирала пыль с шероховатых досок своими надбровными усами. Иногда Мать горевала по нашей старой норе: однажды она ходила во сне и разбудила меня, наступив. Она хотела вернуться в нашу нору днем, при свете солнца. Мы держали ее до тех пор, пока она не проснулась и не начала жалобно хныкать. Иногда мне тоже хотелось вернуться домой, хотя я и знала, что это уже невозможно.
Единственным достоинством сторожки у ворот было то, что ее игнорировали люди. Встроенная в плетень, она служила границей между внутренним садом и внешними землями имения. Чтобы пройти к ней, людям нужно было воспользоваться длинным и узким (и ненадежным, с их точки зрения) переходом без перил, со сломанной крышей. Как правило, они предпочитали не делать этого. Главный слуга Хито привел плотника, чтобы он посмотрел на ворота и на провалившуюся крышу перехода. Кажется, они решили пока ничего не делать с ними. В конце концов они совсем перестали туда ходить. Сторожка стала нашей.
Мы могли вылезать с любой стороны. За пределами сада была тропа, такая узкая, что мы едва могли по ней пробраться, заросшая диким плющом, она огибала плетеную кипарисовую изгородь и вела на большую дорогу или вверх, на горную тропу. Мы часто ходили по ней в лес охотиться, но часто нам не хватало того, что удавалось поймать, и мы вынуждены были раскапывать наши тайники сразу же после того, как закапывали в них добычу. Я думаю, мы плохо охотились потому, что жизнь в саду и легкая добыча испортили нас.
Если мы вылезали из норы со стороны сада, мы были скрыты густыми зарослями рододендрона, пробившегося сквозь усыпанный прошлогодними листьями песок. Отсюда было довольно легко прокрасться незамеченными во внутренний двор или вдоль ограды до конюшни или до кухни.
Но и тут нам было не лучше, чем в лесу. Слуги срезали почти всю растительность в саду, и там почти не было мышей и кроликов, на которых мы охотились раньше. Те немногие, что остались или родились, стали более осмотрительными и умными. До заманчивой человеческой еды нам было не добраться: люди приносили ее и запирали в кладовой, которая стояла рядом с кухней. Слуги выбрасывали остатки еды в мусорные кучи в углу дворика, где была кухня, но, когда мы ели рыбьи потроха оттуда, мы сильно болели.
Поэтому проще всего стало красть еду. Это было опасно, но мы были молоды, мой Брат и я, и никогда не задумывались о смерти. Мы затаивались под полом кладовой, жадно ловили воздух, насыщенный запахами еды, и наблюдали за всем, что происходило в саду, выжидая.
Повар, огромный человек с маленькими узкими глазками, заплывшими жиром, иногда выходил из кухни, чтобы вырвать каких-то корешков с грядки. Иногда он ронял один корешок, и я ждала, пока он повернется к нам спиной, чтобы побежать, открытой и незащищенной, и схватить этот корешок. Но такая еда нас не устраивала. Корешки не очень питательны.
Повар часто ходил в кладовую. Он не мог заметить нас в нашей засаде, но мы все равно отползали от двери как можно дальше и вслушивались, как он отпирает засов, открывает тяжелую дверь. Слышали его тяжелые шаги над нашими головами, как скрипели доски под ним. Потом он уходил, задвигал засов и шаркающей походкой удалялся обратно к себе на кухню.
И вот однажды мы сидели под кладовой, вслушивались во все эти звуки, но не услышали главного — как задвигается засов. Я молча посмотрела на Брата, который припал брюхом к земле рядом со мной. Нам не было нужды говорить. Мы выползли из укрытия и прошмыгнули в открытую дверь кладовой.
Там была еда. Под потолком висели фазаны и сушеная рыба, на полу стояла маринованная редиска, саке и уксус. Мы перевернули бочонки, прогрызли коробки и ели, ели!..
Крик у двери застиг нас врасплох. Повар вернулся: он ругался на нас, проклинал за беспорядок. Я металась из одного угла в другой, но бежать было некуда. Тогда я попятилась, зажалась в углу и обнажила зубы. Повар захлопнул дверь. На этот раз я услышала звук задвигаемого засова.
У лис всегда есть запасной путь. Мы прячемся в тесных норах, целыми днями спим под землей, но у нас всегда есть дыра, через которую можно убежать. Но здесь, в кладовой, никакой дыры не было. Меня еще никогда не запирали в помещении. В панике я рвала коробки, кидалась на стены, царапала пол. Я тыкалась в щели, но все было бесполезно. Я чувствовала грязно-медный запах крови, к которому примешивался проникавший снаружи чистый, прогретый солнцем воздух, пахнущий азалиями и соснами.
