Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 78
Я вытянулся во весь рост, в предвкушении сладости засыпания. Усталое тело приятно ныло, голова практически прошла. Однако сразу заснуть мне не удалось.
Спустя какое-то время, я почувствовал, как нечто мягкое и теплое коснулось моего нагого тела. Ощущение нельзя было назвать неприятным, и я подвинулся к стене, чтобы освободить на лавке место.
— Божий человек, — прошептал знакомый голос, — можно я с тобой полежу?
— Лежи, — так же тихо ответил я, проводя рукой по тому, что оказалось в такой близости. — Только смотри, как бы муж не узнал!
Матушка не ответила, прижалась всем телом и начала нежно меня гладить. Потом я почувствовал, что щеки у нее мокрые, а грудь неровно вздымается.
— Ну, что ты, не нужно плакать, — попросил я, крепко прижимая к ее себе. Матушка отыскала мои губы своими горячими солеными губами, и мы надолго замолчали. Потом она несколько раз вздрогнула и успокоилась. Какое-то время мы лежали не шевелясь. Она горько вздохнула и вновь начала гладить мое тело. Потом испуганно, спросила:
— Ой, а что это у тебя?
Честно говорю, я едва удержался от смеха. Очень уж ситуация походила на старинный русский анекдот.
Как-то попросился солдат в избу на ночевку. Хозяйка пускать не хочет:
— Никак не могу служивый, муж у меня в отъезде, больше никого нет, а ты, поди, еще приставать будешь.
— Хозяюшка, — жалостливо уговаривает солдат, — какой там приставать, мне бы в тепле ночку скоротать. Дашь сухую корочку, бросишь на пол тряпку и то ладно!
— Ну, если так, то заходи, но помни, что обещал!
Солдат зашел, отогрелся, осмотрелся и просит:
— А нет ли у тебя, хозяюшка, водицы теплой пыль с себя смыть.
— Есть в бане, недавно топила, — отвечает она.
— Так что же ты молчала! — обрадовался солдат.
Пошли в баню.
— Я пока буду мыться, ты мне бельишко-то простирни, — просит он.
— А в чем же ты останешься?
— Дай пока мужнино, поди, зараз не заношу.
Помылся солдат, переоделся, вернулся в избу и сразу за стол. Ложку приготовил и требует:
— Ну, что есть в печи на стол мечи!
— Ты же давеча просил сухую корочку? — удивляется хозяйка.
— Ладно, ладно, что ты шуток не понимаешь. Я по запаху чую, что в печи щи и каша томятся.
Накрыла хозяйка стол. Солдат похлебал щей и ложку отложил.
— Не могу так есть, сухая ложка горло дерет. Ну, что смотришь, неси, что там у тебя припрятано!
Принесла хозяйка бутылку. Выпили они, закусили. Солдат на лавку ложится и спрашивает:
— Так что ты там такое о том что я приставать буду, говорила?
— Ты что смеешься? — спросила матушка, осторожно трогая непонятный предмет пальцами.
— Так, вспомнил… А ты что забыла что это такое?
— Забудешь тут, — сердито прошептала она, — батюшка и смолоду в таких делах не горазд был, а теперь уже и думать о таком забыл!
— А если залетишь? — на всякий случай, спросил я.
— Куда залечу? — не поняла она, — Я чай не птица по небу летать.
— Ну, это другой залет. Я говорю, вдруг затяжелеешь?
Она обняла меня, крепко прижалась и мечтательно проговорила:
— Ой, так бы хорошо было! Очень я сыночка хочу… Пусть простого, не Спасителя. И батюшке какое утешение, сан будет кому передать!
— Ну, сыночка я тебе не обещаю, это, уж как получится, — ответил я, и мы надолго замолчали.
Когда матушка «оттерпела» свое и мы распались, она только и успела сказать: «Ох, и утешил ты меня добрый молодец».
Дальнейшего разговора у нас не получилось, на печке заголосила Марья. Мы оба как по команде сели на лавке. До этого момента в избе было тихо, и я думал, что девушки уже спят, да вот, видно, ошибся.
— Марусь, ты чего? — спросила попадья. — Воешь, спрашиваю, чего? Обидел кто?
Девушка не ответила и повысила голос. С учетом того, что на улице находились караульные крестьяне, это было явно лишним. Но я не успел ничего ей сказать, как матушка вскочила и, белея в угольной темноте избы сметанным телом бросилась к дочери.
— Доченька, милая, ну что ты, что, моя хорошая, зачем так убиваешься!
— Да, да, — сквозь рыдания ответила та, — тебе все, а мне ничего! Я должна была быть первой, а ты, ты…
Не дожидаясь пока вспыхнет скандал, я вмешался в разговор.
— Нашла из-за чего плакать, велико дело! Иди сюда.
Однако девушка не успокаивалась, правда, перестала выть и теперь просто рыдала. Мать ее тихонько утешала, но рыдания делались все отчаяннее. Наконец попадья не выдержала и позвала младшую дочь:
— Дашка, кончай дрыхнуть, царство небесное проспишь! Встань что ли, да вздуй свечу!
— Очень мне надо спать! — нагловато ответила та. — Машке охота плакать, пусть плачет!
— Ты мне пооговариваешься! Делай, что велела!
Дарья, продолжая ворчать, встала и полезла в печь за угольями. Я оставался на лавке, наблюдал, чем все это кончится. Младшая, наконец, зажгла свечу, и теперь можно было рассмотреть создавшуюся диспозицию. Вся наша компания, включая, увы, и меня, оказалась нага. Матушка стояла у печки, лаская взгляд плавностью и обилием линий спины. Дарья держала в руках свечу, весьма романтично ее освещавшую. Только Марию на печной лежанке видно не было.
— А ты и не думай, — уговаривала ее матушка, — ничего такого между нами и не было. Просто Дашка брыкается во сне, вот я прилегла к божьему человеку. Ему, что, от него не убудет!
— Да, да, скажешь тоже, не было! — рыдала дочь. — Я должна была быть первой!
— Так и не было, вот тебе святой истинный… — тут попадья замялась, побоявшись совершить богохульство, резко поменяла тему разговора. — Ты и будешь первой! Правда, божий человек?
— Правда, — махнул я рукой, — только давайте быстрее, а то спать очень хочется!
— Вставай, милая, вставай, иди…
Марья, наконец, замолчала и свесившись с печи посмотрела на меня.
— Идти что ли?
— Иди, — подтвердил я без особого подъема. Мать и младшая дочь нравились мне больше, чем Маруся. — Раз обещано…
Марья спрыгнула с печи и подошла к лавке. Она единственная оказалась в рубашке.
— Что нужно делать-то? — свесив сцепленные пальцами руки и потупив глаза, спросила она.
— Рубашку подыми дуреха, — нежно сказала мать, — да ложись на спину. Вот уж дочки у меня чистые ангелы! Одно слово невинность!
— Так что ли, матушка? — спросила Марья, подымая рубаху до колена. — Ой, как мне стыдно!
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 78
