Затем, после окончания утренних проездок, он готов, если я не возражаю, посвятить послеполуденные часы рассказам о своем детстве. С началом вечерних проездок у него не будет времени.
— Прекрасная идея, — согласился я.
Он кивнул.
— Тогда пойдемте, я покажу вам, что где лежит. Мы вышли из кухни, пересекли покрытую коврами прихожую, и он указал мне на противоположный вход.
— Там наша семейная комната, как вам уже известно. Рядом с кухней, — он прошел вперед и открыл дверь, — моя столовая. Мы ею почти не пользуемся. Поэтому советую включить отопление.
Я осмотрел комнату, в которой мне предстояло творить: просторное помещение с мебелью из красного дерева, роскошными малиновыми портьерами, стенами в золотистых и кремовых полосах и темно-зеленым ворсистым ковром. Явно не в стиле Тремьена, подумал я. Слишком все в тон и гармонично подобрано.
— Нет слов, чтобы выразить восхищение, — заключил я.
— Хорошо, — он закрыл дверь и посмотрел вверх на лестницу, по которой мы вчера отправлялись на ночлег. — Эту лестницу мы соорудили, когда делили дом. Этот проход ведет на половину Перкина и Мэкки. Идемте, я покажу вам.
Мы прошли по широкому коридору, устланному ковром светло-зеленого цвета; вдоль коридора на стенах висели картины, изображающие лошадей, в конце коридора Тремьен распахнул двустворчатую белую дверь.
— Сюда, — показал он. — Через эту дверь мы попадем в главную прихожую. Это старинная часть дома.
Мы вошли в огромную залу, выложенную паркетом, натертым до зеркального блеска. По обеим сторонам на верхнюю галерею вели лестницы с изящными ступеньками. Под галереей, между лестницами, виднелась еще вара дверей, к которым и направился Тремьен. Он аккуратно распахнул створки, и моему взору открылось пространство со стенами, сверкавшими золотом, и мебелью в бледно-голубых тонах. Стиль соответствовал убранству столовой.
— Это наша общая центральная гостиная, — пояснил Тремьен. — Мы редко собираемся здесь. Последний раз мы устраивали в ней эту проклятую вечеринку… — Он сделал паузу. — И как сказала Мэкки, неизвестно, когда устроим новую.
Жаль, подумал я. Вся эта усадьба была как бы создана для подобных мероприятий. Тремьен прикрыл дверь в гостиную, приглашая меня следовать за ним. Мы пересекли прихожую.
— Там главный вход, а эти двойные двери справа ведут на половину Мэкки и Перкина. Мы построили для них новую кухню и соорудили еще одну лестницу. Мы планировали сделать два отдельных дома с этой большой общей секцией, как вы могли заметить.
— Просто великолепно, — польстил я ему. Однако лесть моя была вполне искренней.
Он кивнул.
— Разделить дом не составило труда. Кому в наши дни нужны такие хоромы? Да и отопления требуется много.
Действительно, в прихожей было холодно.
— Особняк и большинство служебных построек относятся примерно к началу прошлого века. Стиль времен Эдуардов. Бывшая загородная резиденция семейства Уиндберри. Впрочем, не думаю, что вы слышали о таком.
— Не слышал, — согласился я.
— Мой отец за бесценок купил этот особняк во время Великой депрессии. Я прожил в нем всю жизнь.
— Ваш отец тоже был тренером?
Тремьен усмехнулся:
— О нет. Папаша получил наследство. В жизни не проработал ни дня. Ему нравилось ходить на бега, поэтому он купил пару скакунов, благо были конюшни, которые не использовались с тех пор, как автомобили заменили экипажи, и нанял тренера. Когда я подрос, то сам начал ухаживать за лошадьми. Построил по случаю новый двор. Сейчас у меня пятьдесят денников, и ни один не пустует.
Затворив двери, он направился на свою половину. По пути он заметил:
— Вот вроде бы и все владения, если не считать конторы!
Очутившись в своей прихожей, он направился к последнему проходу этой анфилады комнат.
Я следовал за ним.
Контору также нельзя было назвать маленькой. Ди-Ди же просто терялась за огромным письменным столом.
— Когда-то, при Уиндберри, тут располагалась бильярдная, — пояснил Тремьен. — Будучи детьми, мы любили здесь играть.
— У вас есть братья и сестры?
— Одна сестра, — бросил он, взглянув на часы. — Оставляю вас на попечение Ди-Ди. До встречи.
С деловым видом он вышел из конторы и неизвестно с какой скоростью успел облачиться в пальто, шарф и кепку. Дверь за ним с треском захлопнулась. Это был прирожденный громыхала и хлопатель, хотя в этом я не усматривал ни крупицы злости.
— Чем могу быть вам полезна? — без особого энтузиазма спросила Ди-Ди.
— Вам не нравится эта идея с автобиографией? — поинтересовался я.
— Я этого не говорила, — опустила она глаза.
— Но об этом говорит выражение вашего лица.
Не поднимая глаз, она нарочито медленно начала перебирать какие-то бумаги.
— Он одержим этой идеей уж который месяц, — наконец соизволила она подать голос. — Это для него важно. Я думаю… если вы хотите знать… что ему следовало бы подыскать кого-нибудь получше.
Она замялась:
— Более известного, в любом случае. Одно случайное знакомство, и вот вы уже здесь. Полагаю, что все это слишком быстро. Я советовала ему, по крайней мере, справиться о ваших писательских способностях, но он отрезал, что слова Ронни Керзона для него вполне достаточно. И вот вы уже здесь.
Неожиданно ее глаза сверкнули злобой:
— Он заслуживает большего.
— Ах.
— Что вы подразумеваете под своим «ах»?
Я выдержал паузу, рассматривая своеобразную обстановку этой конторы: сочетание былого величия классического декоративного стиля с нагромождением каких-то ультрасовременных стеллажей для книг, регистраторов для бумаг, шкафов, ксерокса, факса, компьютера, телефонов, огромного сейфа, телевизора, принтера, картонных коробок, толстой, примерно мне по колено, подшивки газет и уже знакомой мне доски из пробкового дерева с красными чертежными кнопками. Мое внимание привлек старинный двухтумбовый стол с приставленным к нему поистине безразмерным кожаным креслом. Это уже владения Тремьена, подумал я. Пол был устлан красочными персидскими коврами в каких-то фантастических узорах, которые почти полностью покрывали старый серый палас. Стены были увешаны картинами с изображением берущих препятствия и финиширующих лошадей, а одна из панелей была превращена в вешалку, на которой красовались сверкающие жокейские костюмы.
Свое визуальное турне я закончил там же, где и начал: на мордочке Ди-Ди.
— Чем больше вы будете мне помогать, — наконец изрек я, — тем больше шансов на успех книги.
— Не вижу никакой логики.
— Тогда сформулируем иначе: чем больше вы будете мне мешать, тем меньше шансов на успех книги.
