— Стоило ли вести меня в такую даль? — сказал Н. — Чем смерть в морге хуже смерти в храме?
— Не обольщайся, — сказал ангел. — Твой час еще не настал.
— Надо так понимать, что тебе известна моя судьба?
— Конечно. Я послал тебя. Я ждал тебя здесь. И ты пришел, когда тебе надлежало.
Н подумал.
— Я должен что-то исполнить?
— Храму настал час воскреснуть, и для этой миссии Господь выбрал тебя.
Несмотря на прозрачность, лик ангела был виден ясно. Что удивительно — он был неподвижен, и… как бы поточнее передать впечатление… вот! — он был лишен индивидуальности. Как будто на нем была маска. Но если рассудить — зачем ему для встречи со мной прятаться под маской? Значит, они таковы всегда? Впрочем, чему я удивляюсь, — ведь информация не имеет лица… Как жаль, подумал Н, что ангел существует всего лишь в моем воображении. Голограмма, посланная мне из иного мира… Опоздали, ребята, опоздали. Мои заботы позади…
Хотелось закрыть глаза и отключить мозг, но глаза и так были залеплены неподъемными веками, а тяжелый взгляд ангела удерживал сознание. Чего он хочет от меня?
— Я не управлюсь, — сказал Н. — Здесь столько работы…
— Не сомневайся. Это бесплодно и недостойно.
Если бы Н мог — он бы улыбнулся. О каком достоинстве говорит этот ангел? Разве можно взять что-нибудь рукой, которая уже наполнена? Смирение наполнило мою душу до последней клеточки. В ней не осталось места даже для любви. А такие фантомы, как достоинство… я уже и не помню, когда они покинули меня.
— Я постараюсь не разочаровать Господа, — сказал Н только потому, что ангел ждал от него этих слов. Внутреннее отторжение нарастало, и хотелось только одного: забыться.
— Под тобой тайник, — сказал ангел. Его голос стал жестче. Ну конечно — ведь он в моих мозгах, а потому и читает в моей душе, как по книге… — Возьмешь из него, сколько потребуется для дела. Потом вернешь.
— И вернуть нужно больше, чем взял?
— Ты понятлив.
— Это закон бизнеса.
— Помни главное: ничего не бойся. Пока ты исполняешь волю Господа — над тобой его десница.
— И ты будешь моим заступником?
— У каждого своя работа.
Прозрачность ангела стала нарушаться. Она не замутилась и не поблекла, но по нему словно пошла рябь. Очевидно, еще несколько мгновений — и он исчезнет. Оставалось спросить самое главное, но Н не мог выдавить из себя эти слова.
— Я знаю, что ты хочешь спросить, — сказал ангел. — Грех твой велик, но Господь давно простил тебя.
— Этот храм — эта работа — будет моим искуплением?
Ангел помедлил с ответом.
— Я думал… ты знаешь, что искупления нет.
VII
Еще с вечера что-то назревало в природе: все валилось из рук, пес забился в будку, там повизгивал и даже не выбрался, чтобы взять еду; беспокоились куры, корова стонала и не находила себе места, а ведь она на сносях, и Мария боялась как бы она не повредила плод. Мария как могла успокаивала корову, гладила ее, шептала в ухо ласковые слова; наконец уложила на солому, села рядом, обняла ее за шею — да так и задремала. Очнулась около полуночи — ее разбудил колокол. Звук был неторопливый, нарастающий; он приплывал словно из бесконечного далека, хотя до храма было рукой подать — метров двести, не больше. Звук жил долго — таял, таял, — и только когда совсем иссякал — возникал новый звук. Увидав, что Мария уже не спит, корова захотела встать, но терпеливо ждала, пока первой встанет хозяйка.
А потом пришла буря.
В невероятном лунном сиянии она надвигалась из степи грохочущей черной стеной, полыхая изнутри, как тлеющие уголья, непрерывными молниями. Это был конец света. Мария стояла возле окна, вцепившись в подоконник, забыв от ужаса, что нужно молиться. Ее хата была крайней в селе — значит, ей первой погибать. Но буря, напоровшись на храм, застряла на нем, и билась, как раненое животное. Потом все же сумела освободиться — и ушла наискосок в степь, оставив луне и гладкую степь, и храм на холме. И тишину: когда раскалывающие небо удары и треск разрываемого воздуха затихли вдали, Мария осознала, что и колокол умолк. Слава Богу.
Утром, управившись по хозяйству, Мария пошла в храм — нужно было проверить, не погасила ли буря лампадку, и поговорить с Богородицей: в последнее время это вошло у нее в привычку. Солнце заливало землю; земля сияла чистотой, как в первый день творения. Она была прекрасна.
У входа в храм снега почти не было — его сдуло боковым ветром. Мария легонько толкнула дощатую дверь — дверь не подалась. Странно. Мария нажала всей ладонью, потом двумя руками — дверь чуть сдвинулась, а дальше — ни в какую. Что-то было привалено к ней. Валенками в калошах не очень-то упрешься, но Мария вспомнила, что в брусчатке перед дверью недостает камня. Она расчистила снег, выгребла его из ямки. Пятка в нее еле втиснулась. Изо всех сил Мария навалилась спиной на дверь, она пошла, пошла, опять застопорилась, но теперь в образовавшуюся щель можно было вставить плечо. Еще немного — и Мария продавила себя внутрь.
За дверью лежал человек.
Очевидно, он сидел спиной к двери, положив голову на поднятые колени, и когда упал, его тело еще хранило память о прежней позе. Это был старик. Он был большой и показался Марии неподъемно тяжелым. Она все же посадила его. Лицо и кисти рук старика заледенели, дыхание уловить не удалось, хотя Мария прислонилась щекой к его отвердевшим губам. Тогда она расстегнула верхнюю пуговицу его ватника и залезла рукой за ворот свитера и нижней рубахи. Ей показалось, что тело остыло не совсем. Она просунула руку дальше, к сердцу. Толчков она не почувствовала, но тело возле сердца удерживало тепло. Мария опустилась на колени и стала растирать костистую грудь. Собственная одежда мешала ей, она задохнулась почти сразу, а понуждение лишь усугубило ситуацию: руки стали такими тяжелыми, что она не могла ими шевельнуть. Мария опустила их и так сидела с закрытыми глазами, пока тяжесть не ушла. Тогда она отодвинула старика от двери, распахнула ее навстречу сияющей белизне, подхватила старика сзади под мышки и вытащила наружу. Нужно было бежать в село, звать людей… Но она уже знала, что должна сделать все сама.
Мария развязала котомку старика — и увидала то, что ей нужно. Плед. Она расстелила плед на снегу, перевалила на него старика, связала боковые углы, чтоб не свалился, перекинула свободный угол через плечо — и дай Бог помощь.
Смерть старика была рядом. Мария ощущала ее с первого же мгновения, как увидала старика. Смерть стояла у нее за спиной и наблюдала за нею, Мария ощутила ее по холоду, который вдруг проник в спину. Иначе не объяснишь, с чего бы холоду было взяться: на ней было надевано столько… ведь собиралась постоять на коленях перед иконкой, помолиться, может быть даже поплакать — а это в минуту не делается. Присутствие смерти было столь реально, что возникло искушение оглянуться. Мария с искушением справилась, перекрестилась — и забыла о смерти, потому что впервые за последние месяцы Господь протянул ей руку — она именно так поняла появление старика, которого принесла буря, о котором ей, именно ей, Марии, возвестил колокол. Сейчас она не думала об этом, не складывала факты один к одному — в ее сознании это всплыло и сложилось уже потом, в хате, когда она поняла, что все-таки успела, все-таки смогла. В первые минуты она вообще не могла думать, разве что о самых примитивных вещах: растереть, согреть, успеть дотащить до хаты…
