мне нравится.
Я припоминаю, что несколько дней назад он спросил меня, на какие продукты у меня аллергия. Теперь я знаю почему. Глотнув, я автоматически открываю рот, и он тихо смеется.
— Ты хочешь еще? Раззеваешь клюв, как маленький птенчик, и ждешь, пока еда упадет…
Я улыбаюсь и киваю. Я хочу большего. Хочу всего, что может предложить этот мужчина.
— Что ты хочешь? — спрашивает он и снова целует меня в закрытый рот.
— Клубнику, — говорю я, чувствуя, как Роберт отходит от меня.
— Рот открой.
Я чувствую, что на моем языке… шоколад.
— Это была не клубника, — говорю я, прожевав и проглотив.
— Хм-м. Я знаю. Было пропущено слово. И отсутствовало понимание того, кто здесь руководит, Аллегра.
Сразу же снова становится жарко, и мне приходится сглотнуть ком в горле.
— Прости, Роберт. Я не хотела быть неуважительной.
— Извинение, принято. Хочешь что-нибудь еще?
— Можно мне еще кусочек клубники, пожалуйста?
— Уже лучше. Намного лучше. Открой свой клюв, ты, птица… — говорит он, и я слышу его усмешку.
Час спустя я, оттраханая вдоль и поперек, валяюсь в постели Роберта в мыльном пузыре посткоитального удовлетворения и наслаждаюсь нежной болью, которая пронизывает мое тело. У меня все саднит, плечи и руки болят от оков, я ощущаю, как мышцы моих ног наконец-то снова полностью расслабляются.
— Ты не ярко выраженный садист, не так ли? — тихо спрашиваю я, и он поворачивается ко мне, подтягивает меня чуть выше, так что мы располагаемся нос к носу, и смотрит мне в глаза.
— Почему ты так думаешь?
— Ты бьешь меня очень редко.
— Избиение без причины — это меня не заводит, так что да, мой садизм не очень явно выражен. Пока ты послушна, нет никаких оснований для наказания. Если я захочу побить тебя, поверь, я за считанные секунды отыщу причину сделать это. Или в течение пяти минут спровоцирую ситуацию, в которой ты сможешь только проиграть. Избиение ради избиения не заводит меня. Мне необходимо… скорее действо вокруг.
— Ты мог бы использовать «клубничную лазейку», чтобы наказать меня.
— Я мог. «Клубничная лазейка». Я запомню это. Хочешь спать здесь или отправишься домой?
— М-м… я… так…
Я прикусываю губу и опускаю глаза, когда он внимательно смотрит на меня.
— Аллегра.
Ох, этот тон. «Я жду ответа, и я не буду ждать вечно». Я всегда поражаюсь, какие сообщения Роберт может выразить одним лишь словом. Одним лишь моим именем.
— У меня есть… все необходимое с собой.
— Очень хорошо. Хорошая девочка. Тогда ты спишь здесь.
Глава 11
Когда я просыпаюсь в воскресенье утром, сквозь щели жалюзи солнце уже освещает кровать. Роберт спит, и я позволяю себе полюбоваться им. Спящий, он выглядит, как и большинство людей, мирным и ранимым. Я хотела бы прикоснуться к нему, но запрещаю себе это делать. Я не хочу его будить. Мне самой не нравится, когда меня будят по утрам. Вчера, находясь глубоко в «зоне», мне было не до разглядывания обстановки спальни, но теперь достаточно времени, чтобы осмотреться. Стены белые и голые, без украшений. Только одна большая фотография висит рядом с дверью. На ней изображен стоящий на мосту Роберт с впечатляющим видом за спиной. Он выглядит молодым. Предполагаю, что эта фотография из его австралийского путешествия. Думаю, что, наверное, это Мельбурн.
Роберт шевелится и тем самым вырывает меня из моих мыслей. Я скольжу взглядом по комнате. Она невелика. Кровать, шкаф, комод. Все из массивного дерева, но я отмечаю, что это не сосна и не состаренный дуб. У мужчины есть вкус. Но постельное белье, однако, покупала определенно женщина. Оно из «Икеи». Это видно сразу. Мужчины не покупают постельное белье. Это делают мамы или девушки. Либо у Роберта бойкая мать, которая является поклонницей «Икеи», либо постельное белье было куплено, а затем оставлено Роберту бывшей девушкой. Серость, без рисунка, без ничего. Постельное белье, а не бывшая, конечно же. Хлопковое, серое, одноцветное. На этом все. Это купила мать или одна из его сестер. Девушка купила бы что-нибудь с рисунком. Скорее всего, такое все из себя миленькое постельное белье в цветочек. Но тогда он бы вряд ли его сохранил. Роберт не вписывается в постельное белье в цветочек, но он, бесспорно, соответствует той постели, в которой сейчас находится. «Не странно ли это? — думаю я. — Роберт не вписывается в прямолинейный, строгий, современный офис, но постельное белье, на котором он спит, должно быть именно таким». Здесь эта холодная элегантность и атмосфера без излишеств именно то, что нужно.
Роберт не собирается просыпаться, а я решаю встать. Я беру свой рюкзак, иду в ванную и, пока чищу зубы, осматриваюсь. В углу располагается полка, а на ней — розовая кружка для зубной щетки с детской щеткой. Это вызывает улыбку. Лотти, должно быть, здесь частый гость.
Закончив утренний туалет, я заглядываю в спальню. Роберт все еще спит, поэтому я решаю пойти на кухню и приготовить кофе. И вдруг понимаю, что хотя и нахожусь в совершенно чужой квартире, чувствую себя очень хорошо. Мне приятно здесь находиться, мне не скучно, уютно и я не стесняюсь. Ловлю себя на мысли, что Роберт, очевидно, испытывает то же самое в моей квартире, и задумываюсь, почему это так.
На кухне я ищу и нахожу кофе и фильтр, включаю кофемашину. На кухонном столе лежит вчерашняя газета, я сажусь и начинаю листать ее. Кофеварка булькает и шипит — думаю, что звучит так, будто ее нужно почистить от накипи. Достаю себе чашку из шкафчика, и как только снова сажусь за стол, слышу голос Роберта:
— Аллегра?
— Я на кухне, — отвечаю я, листая газету.
— О, хорошо, — говорит он, и я слышу, как закрывается дверь ванной.
Пятнадцать минут спустя он появляется на кухне в боксерах и футболке, только что вымытый, но не выбритый.
— Доброе утро, — бормочет он, опускаясь на свободный стул и немедленно вставая, чтобы достать себе чашку и поцеловать меня на обратном пути.
— Доброе.
Он не из тех, кто, выпрыгнув из постели, сразу чувствует себя бодро и в отличном настроении. Ему нужно немного времени на раскачку. «Типичный соня-засоня», — думаю я и улыбаюсь.
— Мне нужно еще несколько минут, хорошо?
— Конечно.
Он вытягивает ноги и откидывается назад, пробуя кофе и закрывая глаза.
— Хорошо, — бормочет он, — спасибо.
Я не отвечаю, улыбаюсь ему и снова посвящаю себя газете. Последующее молчание прерывается только шелестом газеты. Это не неприятная тишина — она уютная и спокойная. Хорошо, когда можно вместе помолчать. Через несколько
