которой напрасно истрачена добрая половина зимы? Почто шаткость в походке, неуверенность в манерах и собственно себе самой? Не снесла возложенных на неё надежд, как напраслины, не иначе.
Весь в розовом рассвет. Горка из зефира облаков в хрустальной вазе небес вызывает улыбку и проступающая на губах от того сладость не кажется неуместной или преждевременной.
Так вот она — весна. Она не в буйстве и яркости зелени, но в предвкушении, что куда как обширнее того, что случается в самом деле.
Весь в розовом рассвет…
Для отдыхающих…
— Не трогай! Это для отдыхающих!
Очень часто, собираясь потянуть на себя дверь некой едальни, я вспоминаю эту фразу, и отдёргиваю руку, благоразумно рассудив перетерпеть голод или жажду до лучших времён, либо до дома. Ну, а ежели и тех, и другого ждать слишком долго, обхожусь извечным, проверенным сочетанием хлеба и воды, а подчас, если повезёт, — белого молока и тающего во рту, белоснежного же, лёгкого хлеба.
В пору гласности и негласного, но ощутимого разрушения нашей страны, когда была потеряна навсегда любимая работа, а с нею и распланированное на годы вперёд будущее, я познакомилась с лётчиками малой авиации. Ребята совершали полёты над полями, рассыпая удобрения и средства для борьбы с вредителями, — в зависимости от времени года. Мне было интересно сопровождать эскадрилью, знакомиться с новыми местами и людьми, пока однажды, спутав мой интерес к миру с личным, между мной и одним членом экипажа не возникла ссора, после которой он отвёз меня в лес, где высадил, и, хлопнув дверью машины, скрылся.
Подозреваю, что поглядывая в зеркало заднего вида, несостоявшийся герой-любовник злорадно хохотал, подозревая во мне растерянность. Но я была б не я, если бы тратила время на подобные вещи.
Оглядевшись по сторонам, я отыскала протоптанную тропинку, порешив, что если она не заросла, то доведёт-таки куда-нибудь. Так и произошло. Довела! Затёртая шагами нить дорожки привычно юркнула под калитку чёрного хода турбазы, и мне ничего не оставалось делать, как последовать за нею, идти в обход было далеко. Только вот пробираться пришлось не понизу, по-кошачьи, а через верх, потому как дверца была заперта на коричневый от ржавчины, будто бы сделанным из дерева замок.
Оказавшись на территории, я отправилась на поиски столовой, и очень скоро она нашлась, но не по аромату свежевыпеченных ватрушек, а по запаху горячих вафельных полотенец, коими обматывают ручки гигантских алюминиевых кастрюль с чаем, дабы сдвинуть их с не менее громоздкой плиты.
Зайдя вовнутрь, я прямиком направилась на кухню. Юркий, субтильный поварёнок в колпаке набекрень и с карандашом, заправленным за ухо, легонько хлопал себя тетрадкой по лицу, словно стараясь что-то вспомнить.
— Мухи замучили? — вместо приветствия поинтересовалась я, и парнишка, как выяснилось позже — шеф-повар заведения, весело рассмеялся:
— Ага! Нет! Думаю просто!
— Как из килограмма мяса сделать котлет на всю смену?
Парнишка поглядел на меня, и, кивнул:
— Почти!
Как оказалось, он не врал. Студенты кулинарного техникума проходили практику, работая на кухне турбазы, заодно постигая все тонкости поварского искусства, главной среди которых была урвать побольше себе, сохраняя видимость полноценного трёхразового питания отдыхающих.
Но в тот момент я не имела представления о кухне этой кухни, а посему, решила ковать, пока горячо, тем паче, голова дня неуклонно клонилась к подушке заката, и мне надо было как-то устраиваться, определяться, прибиться к месту, чтобы дать себе возможность обмозговать своё положение, ну и, если получится, заработать на дорогу домой, в общем — расколоть фигуру простого пилотажа19, в которой оказалась по воле судьбы, как по недоразумению.
— Работники на кухню нужны? — с нажимом спросила я.
— Ещё как! — ответил шеф, и поинтересовался, — Документы есть?
— Нет! — честно ответила я, и кратко обрисовала ситуацию, в которой оказалась.
— Надо же… — изумился парнишка. — Каков козёл… Ладно. Что-нибудь придумаем. — пообещал он, и утром следующего дня, в белом халате на голое тело я уже стояла у раковины, сгребала с тарелок объедки в ведро, а после отмывала их с кальцинированной содой.
Тарелки скрипели под руками, а чистая вода утекала в слив, вместе с остатками брезгливости.
Работать пришлось посменно, неделя через неделю, с пяти утра и … пока не будет вымыта последняя кастрюля и не оттёрт досуха кафельный пол, то есть — освобождалась я почти в полночь, и наскоро выстирав белый халатик, падала в обморок глубокого сна. Но тем не менее, каждое утро ровно в четыре я поднималась и бежала на речку, где плавала, играя с рыбами и лягушками, да дразнила уток, отталкиваясь ото дна и выныривая у них перед носом.
Помимо мытья посуды, приходилось лепить сырники, нарезать хлеб, чистить овощи и делать много чего ещё, о чём позабылось, но не из-за слабой памяти, а от испытанного однажды негодования. В тот день шеф попросил меня поработать ещё и официанткой. Когда все приборы были разложены на столы, мне выдали кастрюльку с некоей, пережёванной на вид массой, и попросили распределить это, «по шести ложек на каждую суповую тарелку».
— А что э т о такое? — поинтересовалась я.
— Фрикадельки! — гордо сообщил шеф-повар.
Залитые горячим из половника, на глазах у изумлённых отдыхающих, эти самозваные фрикадельки растворялись в крошку, а мне хотелось провалиться сквозь землю от стыда.
— Я так не могу! Это нечестно! — прямо сказала я, возвращая белый халат на кухню, ибо в моей жизни, до этого случая, тугие мясные шарики фрикаделек метались по прозрачному бульону, обгоняя золотые медали жира и серебряные — мясного взвара, что рвался вверх со дна, выложенного весёлыми ломтиками моркови и картофеля.
Уходя, я не стала забирать честно и тяжело заработанное. Для меня это было бы сродни воровству. А до города довезли, — как и всех, на служебном автобусе.
…Узнав про то, чем я занималась, отец был рассержен и разочарован.
— Не для того ты училась в университете. — просто резюмировал он этот, постыдный по его мнению, эпизод моей жизни.
И всё же… По сей день я с улыбкой вспоминаю игру в салочки с рыбами и лягушками на рассвете, да удивлённое выражение лица уток при моём появлении из-под воды перед самым их клювом. И до, и после они мирно дремали в заводи, пропуская реку бежать перед собой вперёд. Как чужую жизнь, течение которой несёт в себе немало видимого и незаметного сора. Видимо-невидимо. Иногда даже себе самому.
Я учусь…
Я учусь смаковать настоящее. Это непросто. Этому действительно приходится учиться.
Хотя некогда был
