вы говорите? Ни за что? — сказал он, отсмеявшись. — Тогда у меня к вам два последних вопроса.
Видя, что Фомин изобразил полнейшее внимание и готовность ответить, он покивал согласно головой: да, да… — и лицо его внезапно стало жестким.
— Если вам было так страшно, какого же рожна вы туда снова совались?..
Фомин понял, что его купили, как последнюю сявку. Немного постеснявшись, он сделал еще одно чистосердечное признание. Оказывается, он терял сознание в замке, и куда его выносило, как его выносило, он не знает. Может быть, старшие товарищи подскажут, а он — хоть убей! Всего этого, конечно, не было сказано, но выражение физиономии Фомина было такое, даже больше. Следователь ему, конечно, не поверил. Он хотел знать, зачем и как, причем теперь главным было «как».
— Не знаю, меня словно било молнией, — по ходу перестраивался Фомин.
Его действительно пару раз тряхануло, пока он отработал переход. В доказательство он обнажил ворот рубахи. Под левой ключицей было два довольно внушительных ожога.
— Вот сюда… и я как будто выключался, терял сознание. А когда приходил в себя, я был уже снова в замке.
Чистая правда. В первый раз он действительно очнулся уже в замке, и только безумец мог повторить этот трюк еще раз. Похоже на опера ожоги произвели впечатление, они были свежими и довольно внушительных размеров. Откуда чину было знать, что это последние ожоги, первые давно зажили.
— Сколько раз вы пытались это сделать?
— Ну вот, — ухмыльнулся Фома, показав на ворот. — Здесь все написано.
«Вряд ли они могли меня засечь больше двух раз. Скорее всего, меня засекли один раз — первый, когда я делал это чуть ли не под окнами Дворца Синклита. Но откуда же мне было знать, куда меня занесет, когда я заложил вираж?»
Чиновник, казалось, был удовлетворен. Дальнейшая беседа была продолжена почти в дружеской непринужденной обстановке… а потом Фома вел уже великое множество бесед под обильное возлияние в кабаках и забегаловках родной Москвы. Ему не поверили, хотя ничего доказать не могли, да и не предполагали этого совсем. Поэтому он отделался только ссылкой, а не отлучением. А самовольное развлечение с «дырами» было, в общем-то, только предлогом, хотя из-за этого чуть не погиб Доктор, сказали ему и добавили выразительно (это был опять Моноро):
— Не считая вас, конечно…
Впрочем, насчет отлучения у него были только домыслы, как и о многом в Ассоциации. На самом деле он сделал гораздо больше полетов за Черту. А после разговора во Дворце Ману он просто не выходил из замка, пока не отточил этот переход до филигранности. Словно знал, что еще долго ему не резвиться в Открытом мире. Правда, чего это ему стоило, знал тоже только он один…
— Моноро, я ознакомился с вашим отчетом и у меня, в связи с этим, только один вопрос.
Моноро изобразил внимание.
— Слушаю, ваше превосходительство…
Кальвин включил голограф и нашел нужное место в отчете.
— Вот. Вы почему-то убрали целый раздел — 01/06/97. Почему?
Моноро почтительно поклонился, сделал несколько шагов к голографу своего начальника.
— Дело в том, что сейчас у нас только один ссыльный, подпадающий под этот раздел, — сказал он. — И чтобы не перегружать отчет пустыми таблицами и схемами, я вывел его в «общий» раздел о наказаниях, который теперь будет в конце отчета, и, может быть, не каждого. С вашего разрешения, сэр, конечно!
— Нет, Моноро, вы не получите разрешения! Эта информация на контроле Совета, а вы мне будете подавать ее через раз? Дайте мне ознакомиться с ней сейчас и не затягивайте с этим впредь!
Моноро, тихо шурша плащом, удалился.
«Вот похож он на мышь библиотечную, никуда не денешься!» — подумал Кальвин, доставая яблоко… когда он доедал второе, появился Моноро, держа в руках кассету с отчетом.
— Меня, собственно, интересует только одно, каким образом обеспечивается его удержание на Спирали? — спросил Кальвин уже мягче, видя, как покраснел и вспотел его субалтерн.
— Прежде всего, ваше превосходительство, у него стоит блок-запрет на выход оттуда, — начал докладывать Моноро. — К его блоку привита наводящая программа страха перед этим выходом, не позволяющая ему даже думать об этом без ужаса. Немножко громоздко, но зато надежно. Ну и еще несколько косвенных программ, которые, в той или иной мере, корректируют его поведение.
— То есть?
— Программы направлены на ослабление его эмоционально-волевой компоненты: поощряется некоторая распущенность, слабоволие, лень, — то есть все, что способствует, в свою очередь, усилению страха перед выходом со Спирали.
— Вы не испортите парня? Это имеет обратную силу, надеюсь? — с усмешкой спросил Кальвин.
— Ну что вы, сэр, конечно! — Моноро почувствовал перемену настроения шефа и заговорил бойчее. — Программы легко снимаются и компонента быстро восстанавливается, нужна только команда главного компьютера и наведение прекращается.
— Значит, перед выходом у него страх и ужас? Фобос и Деймос, что-то в этом есть… смешное.
— Да, ваше превосходительство, это его постоянные спутники. На Спирали он кажется пустым, никчемным человеком, да, собственно, таковым и является — одна болтовня, но никакого дела. Все устроено, как вы учили: минимум связей и привязанностей.
— А что конкретно имелось в виду, когда создавались эти субпрограммы?
— Традиционно, — пожал плечами Моноро. — Этот человек ни во что не верит, но всего боится, подвергает сомнению очевидное и легко принимает абсурд и свои галлюцинации за действительность. То есть, если коротко, ваше превосходительство, это человек, который не принимает действительность, но приняв что-то за действительность, свои фантазии, например, все равно не умеет принять решения. Из всего диапазона способов действия он использует только две крайности: полная пассивность или немотивированные поступки, — что позволяет легко манипулировать им и задавать нужную доминанту.
— Ну, наговорили! И это у вас называется коротко? Проще, Моноро, проще! В общем, я так понял, что это человек, с которым трудно сварить любую кашу?
— Вы, как всегда,
