Бреннер поднялся, но прежде чем он успел дойти до двери, Молодой сказал еще:
— И забудьте про Ангелику с ее проблемами. Ланц покамест должен остаться там, где он находится. Пока все не прояснится. Я бы не хотел, чтобы кто-нибудь еще умер. Вы со своим чрезмерным рвением и так уже достаточно дров наломали.
В коридоре за дверью Бреннер вспомнил, когда в последний раз с ним так разговаривали. Чтобы кто-нибудь полчаса читал ему нотацию, а в конце еще имел наглость сказать: не читайте мне нотаций.
Он тогда после девятнадцати лет работы в полиции сразу бросил все и ушел, потому что просто не мог свыкнуться с этой манерой нового шефа. Это было уже почти два года назад.
А теперь снова до этого дошло. Да еще эта манера, в которой Молодой с легким сердцем взвалил на Бреннера вину за смерть Бимбо. Совсем как тогда этот Немец.
Сейчас ты скажешь: не обязательно в жизни все время оглядываться назад. Ни к чему эти вечно повторяющиеся одинаковые истории, это ничего не дает. А я могу одно сказать: если бы в тот момент
Молодой так сильно не напомнил ему Немеца, вся эта история кончилась бы, может быть, по-другому. Может, он бы тогда и правда как-нибудь быстро решил вопрос с прослушиванием, чтобы его наконец оставили в покое. И мы, может, и сейчас бы еще не знали, как золото попало в глотку Бимбо. И еще одно «может быть»:
Может быть, если бы Бреннер не получил назначения сделать эту скучнейшую ездку за дристунами в ЦКБ, кто знает, возможно, он бы тогда никогда не распутал это дело.
Ну конечно, раз уж ты оказался в ЦКБ, почему бы не заглянуть на минутку к Рози из ларька.
— Донорская печень? — спросила Рози.
— Против этого мне возразить нечего.
— Это мудро, — ухмыльнулась Рози. Она была не особенно высокого роста, но жилой вагончик, переделанный в киоск для сосисочной, был до того низок, что ей приходилось все время стоять немного согнувшись. А она была очень толстой. И на ее белом хирургическом халате было множество пятен от кетчупа и горчицы. А волосы у нее были огненно-рыжими, завитыми и все время такими потными, что они торчали у нее над головой, как рога. — Острой горчицы, потому что ты и сам сладкий?
— Ты что, сегодня уже на кладбище побывала?
— С какой это стати?
— Где ж ты тогда откопала эту старую шутку?
— Не наглей, малец! — ухмыльнулась Рози и шмякнула ему под нос донорскую печень.
— Малец? Да ты мне в дочери годишься.
— Гы-гы-гы. Много, значит, денег мне пришлось потратить на пластические операции, чтоб так выглядеть.
Бреннер был рад, что может ненадолго заняться своей донорской печенью. И только пару кусков спустя он сказал:
— Сегодня вот уж две недели, как ты застрелила Лео Штенцля.
— Да, ты смотри поосторожней, а то у меня сегодня опять палец свербит.
— Хорошо, если это только палец.
Теперь опять немного печенки, а потом:
— Твое счастье, что на этой стороне к музыкальному павильону у тебя окна нет. Иначе ты была бы под подозрением.
— Не хватало еще, чтобы я себе на этой стороне окно сделала. Это чтобы мне шоколадки и вафли совсем уж некуда ставить было.
— Значит, ты ничего не видела?
— Ну как, конечно видела. Я как раз деньги считала. Вот их и видела.
— А почему это Ланц вообще не попал на фотографию в газете? Только Бимбо и Мунц?
— Да Ланца у меня и не было совсем. Это Бимбо при въезде ошибся. Ланц просто заехал очень быстро, ведь он на самом деле привез из аэропорта донорскую почку. Я еще тогда над ним посмеялась. Потому что он наверх в хирургию как молния взлетел.
— Как молния. А потом и загремело.
— Точно. Потом прогремел гром. Только не для Ланца, а для Штенцля, — снова не могла удержаться от смеха Рози.
— А что делал этот Штенцль?
— Ничего. Это был чистокровный конторский жеребец.
Бреннер имел в виду не профессию Штенцля, потому как это было как раз то немногое, что он о нем знал. Так что он попробовал по-другому:
— Больше жеребец, чем писака, или как?
— Это уж точно, можешь не сомневаться.
— Но за это ему ведь никто ямы не рыл?
— Зачем яму рыть, когда пули достаточно? — ухмыльнулась Рози. — А кроме того, откуда мне знать? Это ты должен лучше знать.
— Почему это я?
— Твоя-то организация тоже за счет донорской крови живет. Ты должен был бы знать Штенцля.
— Моя организация?
— Да весь этот ваш Союз спасения.
Это была любимая шутка Рози. Она из принципа называла спасателей Креста Союзом спасения. Точно так же она называла сестер святой Луизы сестрами Красного Креста, и наоборот.
Но в этом случае в виде исключения никакой разницы и вправду не было. Потому что Союз спасения жил за счет донорской крови, и спасатели Креста жили за счет донорской крови. И Лео Штенцль тоже. Только он уже не жил.
7
— Сегодня прямо все валом повалили, — удивилась Рози. — Эти двое из уголовной полиции опять здесь были.
— Ну и как? Тебе чей пиджак больше понравился?
— Который на шефе.
— Как ты узнала, кто шеф?
— Да он не ел ничего.
— Начальство питается сознательно, холестерина избегает, — сказал Бреннер, прежде чем отправить в рот очередной кусок печеночного паштета.
— А вот Синделка не такой. Он у меня тут тоже сегодня уже был.
— Синделка, из патологоанатомического?
— Нет, из государственной проверки девственности. — Потому как Рози была такой человек, она просто не в состоянии была нормально сказать «да». — Он обычно только после обеда приходит. Каждый день по донорскому сердцу, а все равно тощий как карандаш.
— Может, он спортом много занимается.
— Гы-гы-гы. У него один спорт — знай себе трупы режет.
— Значит, от этого.
— Что?
— Не толстеет. От трупного яда, — с убийственной серьезностью заявил Бреннер.
— Гы-гы-гы!
Бреннер подбирал последним куском хлеба горчицу, а Рози рассказывала:
— Этих-то, Штенцля с Ирми, ему друг из дружки вырезать пришлось.
— Что значит — вырезать друг из друга?
— То и значит: вырезать друг из друга, — объяснила Рози. — Потому что пуля прошла сначала через его язык, а потом через ее язык. А из-за жара от пули оба языка сплавились.
— Гы-гы-гы!
— А что, правда! — заупрямилась Рози. — Ты что думаешь, Синделка мне какую-нибудь ерунду рассказывать станет?
