только мне: «Разбаловалась собака за неделю, теперь на диван лезет. Это ты все!» – «Да дался тебе тот диван со съемной!»
Позади шесть пролетов, впереди еще три. На улице будет легче, по снегу должно скользить. Может, я елку в пакете тащу. В сторону леса, с лопатой под мышкой. Посадить хочу, может! Хочу, чтоб было больше жизни вокруг.
Нужно добавить мешков, опять все в лохмотьях. Вожусь на карачках, открывается дверь чуть выше.
– Ма, а что это тут делается?
– Помнишь, что было с носом Варвары?
Проходят бочком мимо, спасибо тебе, нелюбопытная мама. Стыд – тебе, любопытная девочка.
– Я елку подруге в подарок несу, вы проходите, проходите, – улыбаюсь убедительно, криво.
Рожа красная, волосы ко лбу прилипли. Ну точно, только с детьми хороводы водить. Выжидаю пару минут, пусть уйдут. Последние два пролета мне не так плохо, только не чувствую рук. Плевать на все, скоро будет снег и воздух. Главное, снег и воздух, и больше не будет вони и духоты. А там и яма, там и свобода, там и я вернусь к тебе. Как же душно, господи! Подступает темнота. Расстегнуть воротник, сесть на корточки, опустить голову, чтобы не упасть.
Кое-как дохожу, собравшись. Слепит глаза, метет все сильнее. Снег рыхлый, и мешок по нему не скользит, проваливается. Протаптываю дорожку, ну конечно, почистить еще не успели, кто бы тут чистил. Продвигаюсь вперед метров пять, возвращаюсь за мешком, тащу его вслед, так несколько раз. Оглядываюсь, не смотрит ли кто, вдруг менты. Да нету их тут, в новый район они не ездят. Мы с мешком уже на углу дома, чего-то не хватает. Лопата где? В подъезде.
Хочется оставить собаку прям здесь, сказать, что все в порядке. Обнять тебя наконец и забыть об этом. Хрен с ней, с собакой, коммунальщики уберут когда-то. Поклюет воронье. Да куда ж я ее оставлю – встречала меня всегда. Морда убийцы, а хвост тонкой веревочкой виль-виль. Колени потом вечно в слюнях. Вот так, придешь к тебе, а уйдешь в счастье до слюней.
Закидываю мешок по-быстрому снегом, бегу за лопатой. Точно, домофон. Квартиру не помню, стаскиваю перчатки, ищу в смартфоне ледяными пальцами, вот он. Набираю номер, ты: «Кто?» Я: «Открой, лопата внутри осталась». Трель.
Подъезд будто весь собакой пропах, духота нестерпимая, мрак. Поднимаюсь наверх. О, так тут стены розовые? Иду будто вслепую, не вижу. Грязный цвет, как у заветрившегося мяса. Дрянь. Два этажа вверх, лопата забыта на очередном пролете. Подняться бы к тебе сейчас, хоть под дверью послушать, как ты там. Нельзя, собака ждет.
Вот же, уже темнеет, декабрьская рань, солнцестояние. Не люблю это время, мне всегда дурно в сумерках. Лихорадкой пробирает все дурное, даже если дела неплохо. Когда темнеет полностью, становится легче.
Убрать лопатой снег с мешка, протоптать пять метров вперед, тащить. Упереться в бордюр, смахнуть колючей перчаткой с лица волосы, натянуть капюшон. В капюшоне все равно сыро, голова присыпана снегом. Небольшой проезд между двором и полем, черт, тут же еще поле, лес за ним. Вытащить мешок на лед асфальта, движение то же, что и на лестнице. Втащить мешок на бордюр, порадоваться везению, что нести собаку пришлось не вверх, а вниз. Умереть и не встать, если б собак хоронили на крыше. Желтый поток равнодушных машин едет мимо. Короткая пятка пустой остановки, под снегом чернеет поле, на поле растительный хлам. Топчи не топчи – не скользит. Упорно тащу, поле нещадно дерет мешок. Дальше идти нельзя. Прям здесь копать?
Так и в равнодушных душа проснется – зачем они мне? Что там бывает за мертвых собак в неположенном месте, штраф? Как могу быстро засыпаю мешок снегом. Вот же ж блядь, все усилия прахом. Даже зарыть не в состоянии нормально, проститься. Швыряю лопату – зачем мне лопата. То не лопата – совести меч, духовной Фемиды.
Выбираюсь на остановку, холод нестерпимый. Надо вернуться к тебе – а как, как будто не с чем. Стою повесив голову, пинаю снег. Дымное от туч, почти ночное небо. Красной мазней светится вывеска гипермаркета. «Еда-то у тебя есть, может, купить чего?» – «Да нет, ну возит же доставка». А я в снегу, только людей пугать. Ухожу с полными руками, возвращаюсь с пустыми.
Вот оно – пустота. Я чувствую пустоту. В руках пустота, в небе пустота. Но ведь ты есть, и ты меня ждешь. Пустота не бывает долго.
Номер твоей квартиры я теперь хорошо помню. А нет, чужой голос, простите. Вторая попытка.
– Лера, это я.
– Ты все уже, да?
– Да.
– Уходи.
Тишина. Набираю снова.
– Лера, сорвалось. Что ты сказала?
– Езжай домой, Жень.
– Почему?
Тишина. Набираю снова.
– Лера, впусти меня, пожалуйста.
– Хватит звонить, ребенок уже орет.
– Лера, пожалуйста!
– Хватит!
Продолжаю, трель без ответа. Оборачиваюсь, идет какой-то мужик. Мне повезло, я внутри подъезда.
Стучу в дверь.
– Кто?
– Лера, дай хоть взглянуть на тебя.
– Убирайся к черту!
Стучу кулаками, пинаю дверь ногой.
– Лера!
– Что ты, блядь, устраиваешь?
– Ле-е-е-ра-а-а!
– Я звоню ментам!
Бьюсь о дверь головой, в квартире орет младенец. Лера проклинает меня страшно, слов не слышу, понимаю смысл. Голова соседа напротив шлет меня куда подальше, опять что-то про ментов. Ты ж такой сильный мужик, ну, ударь меня, вышвырни. Какая же темень вокруг, господи, какая же темень!
Едва помню, как ухожу. Пешком в сторону дома; тело немело на крепнущем морозе. Спустя какое-то время меня вернула в реальность боль в голове. Привкус еще какой-то дурацкий во рту – может, сотрясение? Стою, долго туплю в смартфон, пытаюсь понять, куда вызвать такси. Пока жду машину, окончательно леденею. Дорогой домой смотрю на огоньки – что за нарядный, предновогодний город! Отрубаюсь в пустой квартире, в ознобе, в горячке.
А утром мне все стало понятно. Знаешь, милая, можешь меня не впускать вовсе. Это нормально, что ты меня выставила – ну зачем я вообще в твоей чистоте и порядке? Грудничок твой подрастет и станет похож на златовласую куколку. Боря высокий и сильный. Через годик с тебя спадет лишнее, и ты будешь хороша и красива, как на той фотографии. Как на той фотографии, на которую я гляжу со смартфона. То было лето, то было море. Днем мы миловались в палатке в лесу. Просто болтали и целовались, я запускаю руку в твою гриву, ты закрываешь глаза. Снаружи позвали, бог весть, знакомая настраивала зеркалку и захотела снять портрет. Ты нырнула в лес, ты растворилась, чужой голос говорил тебе опустить подбородок пониже, может
