наблюдал во время дежурств. Это могло бы стать отличным способом изучения характеров моих товарищей. Разговоры во сне, хождение лунатиков по бараку, сон сидя, внезапные судороги, выкрики команд — вот что было характерно для ночной жизни роты.
Во время одной из таких ночей Стась совершил нетоварищеский поступок, отрезав кусок моего одеяла для своих портянок. Я разоблачил его несколько дней спустя. Когда я спросил его, почему у меня из-под одеяла вылезают ноги, он язвительно ответил, что я, наверно, вырос. Однако было заметно, что он отворачивается от меня, когда надевает сапоги.
— Эй, эй, дружок, покажи! Откуда у тебя эти синие портянки?
— В городе достал, — попытался он выкрутиться.
Я выхватил у него портянки, примерил их к своему одеялу — они точно подошли. Стась был приперт к стенке. После этого мы стали спать вместе, на одной кровати под двумя одеялами.
Со Стасем мы были ровесники. Он рассказал мне о себе. Принимал участие в Варшавском восстании. Чудом ему удалось перебраться на правый берег Вислы, в Прагу. Когда ему предложили поступить в офицерскую школу, он сразу же согласился. Теперь — скорее на фронт. Беспокоился о своем отце, который в отрядах Армии Людовой сражался во время восстания, скучал по семье. Он так ненавидит гитлеровцев, что сочувствует тому фрицу, который окажется с ним один на один.
На соседней койке расположился Зигмунт Кравчиньский, коренной житель Люблина, старше нас на год, наша опора. Не раз закатывались мы к нему домой, где его отец, который всех товарищей Зигмунта считал своими сыновьями, целовал нас в лоб, радушно встречая у входа. А его заботливая мать восполняла нам нехватку калорий, не жалея для нашего разогрева домашнего вина.
Эрнест Гжесик, разбитной парень из Катовиц, был вожаком нашей четверки. Наиболее опытный из нас, замечательный товарищ, он был незаменим в действиях на так называемом женском фронте и прокладывал нам дорожки к самым твердым девичьим сердцам, сокрушая «неприступные крепости».
Зима стремительно приближалась. Интенсивные занятия в поле предвещали скорые экзамены. Каждый из нас по очереди командовал взводом, ротой, батальоном. Мы изучали тактику, организовывали оборону, проводили наступление. Дела у меня шли очень хорошо: фронтовой опыт сильно пригодился.
Однажды группа из командного состава школы наблюдала, как я руковожу наступлением батальона на деревню. Я осуществлял его силами двух рот, третью роту оставил во втором эшелоне, чтобы не мучить Стася, Зигмунта и Эрнеста. Но поскольку они посмеивались надо мной, я приказал объявить в тылу воздушную тревогу, и это заставило их несколько угомониться.
Внезапно в поле зрения, за цепью роты первого эшелона, появились два гражданских, женских силуэта с узлами.
— Рассматривать их как вражеский десант, — скомандовали мне из группы посредников.
— Курсанты Гжесик, Кравчиньский и Рачиньский, ликвидировать десант врага в составе двух бойцов, вооруженных автоматами и гранатами, — приказал я на полном серьезе.
Ребята тотчас же отправились выполнять приказ, предварительно погрозив кулаком в мою сторону.
— Не забудьте потом извиниться перед «десантом», — добавил я властным тоном.
Операция удалась, враг был разбит, деревня взята, только взятый в плен «десант» требовал сатисфакции.
Но кто же может устоять перед Гжесиком? Прежде чем женщины были приведены на командный пункт, то есть ко мне, они уже совершенно успокоились.
— Какой молодой этот ваш командир! — удивлялись они.
В свою очередь я мысленно констатировал, что этот еще более молодой «вражеский десант» был весьма недурен собой.
— Это, касатки, командир понарошку, — посвятил в нашу тайну «пленниц» Эрнест и улыбнулся.
Во время экзаменов по теории у нас было больше свободного времени. Можно было вырваться в город, погулять там, встретиться с девушками.
Однажды всей четверкой мы присутствовали при казни пяти схваченных палачей Майданека. Приговор мог быть только один — смерть. А нам казалось, что с точки зрения справедливости им и этого мало.
Когда у нас закончились занятия по программе, в городе произошло несколько скандалов, устроенных главным образом «весельчаками» — любителями спиртных напитков собственного изготовления. Чтобы покончить с этим, нас загрузили таким количеством часов караульной службы, что моментально все пришло в норму.
Выпал снег. В караульном помещении есть, правда, печка, и даже раскаленная докрасна, но отсутствие стекол в окнах и сильный докучливый ветер сводят на нет все наши попытки согреться.
Мы окружили печку кольцом и греемся спереди, а сзади мерзнем.
Поздним вечером я стою на посту у склада оружия и боеприпасов. У меня есть возможность общаться с постом у соседнего склада. Там стоит Зигмунт и стучит зубами от холода.
Я быстро хожу, чтобы согреться, но это не помогает. Тело дрожит от озноба, руки, когда я перекладываю оружие, не слушаются меня.
Начинаю бегать, чтобы как-то выдержать эти два несчастных часа. Наверное, час уже прошел. Чертовски темно. И этот ветер… Скорее бы бежало время… Зигмунту хорошо: у него свитер из дома и теплый шарф. Наверно, и теперь их надел. Я приложил руку ко лбу. Он прямо горит. Пожалуй, у меня жар. Еще немного потерпеть… выдержать, выдержать… уже недолго.
Зуб на зуб не попадает. Попробовал окрикнуть Зигмунта, но только щелкнул зубами, не издав ни звука. Видно, я все-таки болен. Перед глазами начинают вертеться оранжевые черточки. Делаю усилие и кричу:
— Зигмунт!
— Чего? — слышу спокойный голос товарища.
Я немного успокоился. Хороший парень этот Зигмунт, его голос как бальзам действует на меня.
— Долго стоим?
— Тебе уже надоело? Сейчас взгляну. Пятнадцать минут!
— Еще?
— Нет, только…
— Черт бы побрал! — выругался я.
— Что ты говоришь? — спросил Зигмунт.
— Говорю, что не выдержу, кажется, я заболел.
— Тоже мне, нашел время. Сейчас подойду к тебе.
Я слышал, как он кричал Гжесику, чтобы тот «подстраховал его пост», так как он идет посмотреть больного. Через минуту перед моими глазами замаячил двоящийся силуэт, я даже крикнул «Стой!», но сразу же почувствовал холод руки у себя на лбу и щеках и пришел в чувство.
— Это ты, Зигмунт?
— Я, я. Ой, брат, плохо дело, — услышал я. — Подожди, сейчас вызову разводящего.
Раздался выстрел, потом второй, третий…
Очнулся я в лазарете. Как туда попал — не знаю. Было утро. Взглянул на карту болезни. Диагноз: острый бронхит. Температура: сорок с десятыми. «Тоже мне, нашел время», — вспомнил слова Зигмунта. Догадался, о чем он думал: о нашем выпуске через несколько дней. А здесь нужно пилюли глотать.
Обход врачей.
— Ну, как дела, фронтовик? — обратился ко мне врач.
— Кажется, лучше, гражданин капитан, но я должен быстро выздороветь, так как…
— Так как что?
— Через несколько дней выпуск, меня ждать не будут.
Он придержал руку на моей голове: дышать, не дышать, покашлять. Постучал, послушал.
