голоса гулко разносились по подъезду, и на миг показалось, будто мы находимся в огромной шахте.
Я зашел в квартиру. Пахло щами.
— Проходи, — пригласила Лена.
Я разулся и, не снимая куртки, прошел в зал. Квартира была старая и запущенная. Огненные батареи парового отопления создавали ощущение духоты и затхлости. Здесь было неуютно, отчего сразу стало грустно.
— Друг мой, почему ты здесь? Объяснись, — пытался шутить я.
— О, это долгая история, — отвечала Лена с улыбкой, которая сегодня, в отличие от той, в театре, была безнадежно печальной.
Затем она попросила меня перекрыть воду в ванной — противный вентиль ей никак не поддавался.
— Как там, на улице? — спросила Лена.
— Замечательно. Сегодня очень хорошо. Надо гулять.
Собираясь в коридоре, Лена на несколько минут погрузилась в раздумья — она как будто решала, вернется ли сюда после прогулки или отправится в другое место. Она была так сосредоточена, так погружена в себя, что это не могло меня не насторожить.
— У тебя пахнет щами, — сказал я, пытаясь вывести ее из прострации.
— Ах да, спасибо, что напомнил, надо их убрать, — ответила она, не выходя из своего странного состояния.
Раздался телефонный звонок, и голос Лены из кухни стал что-то терпеливо объяснять собеседнику. У меня не было больше мочи быть тут, и я поспешил на воздух. В подъезде уже другие пожилые женщины обсуждали проблемы со здоровьем. К запаху подъезда теперь добавились запахи щей и подвала. Достаточно пары минут — лишь минуты, пока спускаешься по ступеням, — чтобы опрокинуться в какую-то безысходность, где невозможно жить, где растет протест против душного кислого запаха и гулких, как в шахте, звуков.
На улице я спросил Лену:
— Ты что, теперь тут живешь?
— Подруга уехала в Москву и разрешила мне пожить у нее, — объяснила она.
Мы вышли на набережную. Волга еще была вся подо льдом, но солнце светило уже совсем по-весеннему. Лена взяла меня под руку и шла молча, будто в каком-то оцепенении. Я подумал: «Какого черта я тут?»
Делая большие паузы между предложениями и даже отдельными словами Лена рассказывала мне о своей подруге, которая устраивает какой-то конкурс, и что было бы здорово, если б я согласился дать ей несколько дельных советов, потому что чего-то там не хватает. Вообще, наши беседы редко были завершенными — всегда оставалось нечто непроговоренное, но это была не та недосказанность, которая оставляет загадку и приятным послевкусием еще долго остается в памяти. Эта незавершенность раздражала меня. Последние несколько лет мы довольно редко виделись, и я всякий раз, собираясь на встречу с Леной, отмахивался от мысли об этой неприятной расплате за свидание. К тому же так было не всегда, порой наши встречи все же необыкновенно воодушевляли нас обоих: мы даже обсуждали совместные проекты. И ведь что-то даже начинали делать…
Нам встретилась по пути блаженная старушка, считавшая своим призванием сообщать людям благую весть: «Бог есть свет! Бог есть любовь! Бог любит вас!» — говорила она нам. Лена внимательно выслушала ее и сердечно поблагодарила.
Мы продолжали нашу прогулку, которая не показалась мне легкой. Это была самая грустная наша с ней встреча.
Затем Лена сказала, что ей надо съездить к матери. Нам было по пути, и мы вместе пошли на автобусную остановку.
— Куда ты так спешишь? Почему так быстро? — говорила мне она.
А я, признаться, был ужасно раздражен. Я не понимал, зачем она хотела меня видеть, ведь с таким же успехом она могла бы совершенно одна бродить наедине со своими мыслями.
— Посмотри вокруг, — вдруг остановившись, сказала Лена, словно безумная Офелия. — Как вокруг замечательно: это высокое дерево, небо, дома.
Мы стояли в грязном дворе, и я не разделял ее медитативного настроения, — вокруг не было ничего прекрасного.
В автобусе мы сели вместе. Я поставил на колени ее пакет, который нес всю дорогу. Лена продолжала вести свою, в тот день такую раздавленную речь, плела хитроумную вязь надуманных диалогов с собой. Моя остановка, как всегда с ней, была чуть раньше. Отдав хозяйке пакет, я обнаружил, что он выпачкал мои джинсы. Большие маслянистые пятна были хорошо заметны даже на черном. Я потрогал их пальцами.
— Это щи, Лена, — сказал я.
Я вышел из автобуса, чтобы задышать бодрящей свежестью уже вечернего воздуха. Этот душный запах щей… Теперь мне стало легко и свободно, и еще отчего-то очень смешно.
Глава VII, более подробно знакомящая читателя с директором Дворца, его причудами и планами, а также с продолжением поисков загадочной тетради
Я и Ванда Капралова сидели в кабинете директора. Он вызвал нас прямо с утра для важного разговора.
Горовиц был старше меня лишь на пару лет, но из-за рыхловатой комплекции, высокого роста и низкого голоса эта разница выглядела раза в два больше. Наш директор любил курить сигары, откинувшись на спинку кресла и положив ногу на ногу. Курил он не стесняясь посетителей, пуская дым в направлении окна, — единственный компромисс, на который он мог пойти. Часто можно было слышать, как из его кабинета раздастся музыка, в основном блюз. Горовиц сам отлично играл на губной гармошке и иногда подыгрывал на этом диковинном инструменте.
В его кабинете стояла дорогая антикварная мебель. Здесь было все дорогое: книги, картины, статуэтки в шкафу. Директор был настоящим коллекционером разных винтажных штучек. Он был богат, образован и ужасно ленив, за что во Дворце очень быстро получил прозвище «Студень». Впрочем, его леность имела налет усталой обреченности, вызванной смесью снобизма и мизантропии, с одной стороны, и пониманием невозможности достичь идеала в принципе — с другой. Горовиц был циником, порой даже грубым, но все же не злым человеком. Для меня он был живым доказательством того, что по-настоящему умный человек не может быть мерзким подонком. Он может быть обидчивым, капризным, ленивым, ошибающимся, оторванным от действительности, но не способным на подлость и гнусность.
Горовиц стал директором Дворца за полгода до моего приезда. Обнаружив дела в довольно печальном состоянии, он быстро понял необходимость присутствия рядом с собой человека, на которого можно было бы спихнуть все скучные технические вопросы управления, чтобы самому заняться стратегическими задачами. Ему нужна была такая энергичная помощница, как Капралова, чтобы могла рыхлить землю, как кабан, и приводить в движение застойные воды. Энергичность, видимо, была настолько важным качеством для него, что он готов был закрыть глаза на всю ограниченность и самодурство своего заместителя. Я долго не мог понять, как этот начитанный человек терпит в качестве своего ближайшего помощника такое
