он и не человек вовсе, а ходячий «сборник индексов ГРАУ»,[26] — покачал он головой, не переставая, однако, удивляться аналитическому складу ума этой кочки, что сидит напротив него.
— Так что, никуда я не полечу. А тем более сейчас не оставлю тебя один на один с этой страшилищей, старый ты греховодник! — кивнула она в окно, где виднелся край сарая. — Всюю то жизнь, норовишь мне какую ни то свинью подложить, аспид проклятый, и вот на тебе. Дождалась. При живой-то жене в дом медведицу приволок. Срам, да и только! Что люди-то скажут?!
— Пустое, мать, баешь, — пристрожил он начавшую было заходиться неправедным гневом супругу. — Никаких таких срамных мыслей на ее счет у меня не имеется. Просто пожалел, пропадет ведь сама и дите ее с нею. И народ ничего не скажет. Проинструктировал уже. Люди с понятием, в отличие от некоторых несознательных элементов.
Все же желая как-то смягчить вновь чуть было не вспыхнувшую перепалку и желая потрафить своей Фроловне, Митрич опять хитренько пряча улыбку в бороду спросил:
— И как это ты, Фимушка, не испугалась-то ее? Я ведь сарай-то закрывать не стал, думал, что раньше тебя до дому вернусь.
— Как не испугалась? Испугалась, конечно, спервоначалу. К дому подхожу, ан глядь, на талом-то снегу во-о-т такенные лапищи медвежьи, — развела она руки в стороны. — Пригляделась и вижу, что они, следы энти, вровень с твоими идут. Ага, думаю, значит рядом шли. Следы ровные, да размеренные, значит шли не торопясь, вроде как на прогулке. А там уж и маленькие углядела, — принялась она охотно пояснять. — Еще ближе подошла, смотрю, вроде как кровь на снегу, будто драли кого. Опять испугалась. Пригляделась. Думаю, если бы моего сожрали, то протез от наверняка бы остался валяться, да и калоши, а тут только копыта и видать. Вспомнила я про полть оленины в сараюшке. Да и след твой усмотрела, к крылечку ведет. Ну, думаю, живой значит окаянец. А из сараюшки, слышу, ворчанье, да сопенье. Думаю про себя «раз старика моего не тронул, то и мной может побрезгует». Заглянула. Смотрю, она там забилась внутри, скалится, а передней лапой к себе медвежонка прижимает, вроде как сама опасается. Я ее не стала дразнить, конечно, духом своим, развернулась, да и пошла до дому. Потому как женщина женщину, какая бы она не была, а завсегда понять сможет, и войти в ее положение. А там, немного погодя, и народ стал собираться, в курсе видать. И агитацию твою слушала опосля. Ажно чуть не прослезилась сама. Вот, — закончила она свое повествование, чинно сложив руки на коленях.
— Купер[27] ты наш Фениморушка! — засмеялся старик, вставая и обнимая за плечи свою ненаглядную бабку. Та, в ответ зашмыгала носом, накладывая на его узловатые руки свои пухлые ладошки.
II
Выпроводив из кабинета этого «гаденыша», как успел про себя окрестить старлея Уржумцев, он не стряпая набрал номер амбулатории. К трубке долго никто не подходил. Андрей Семенович уже хотел было ее положить, как на том конце явно запыхавшийся голос терапевта просипел:
— Терапевтическое, слушаю.
— Здорово, Григорич! — обрадовано поздоровался Уржумцев, узнавая голос заведующего терапией. — Ты как будто стометровку с барьером пробежал.
— Семеныч, ты что ли?! — отозвалось в ответ. — Еле признал тебя. Ты там еще не весь на сопли изошел в карантине?
— Да нет, не весь еще. Кое-что осталось, — хохотнул майор.
— Чего там у тебя такое, что ты меня от телевизора оторвал?! — возбужденно спросил врач.
— А что, — майор кинул взгляд на часы, — оторвал тебя от лицезрения парада?!
— Да какого, черт возьми, парада?! Ты в своем уме?! — чуть не взорвалась трубка в руке Уржумцева.
— А что случилось-то? — уже с беспокойством спросил майор.
— Телевизор включи, дурень!
— Да нет у меня в кабинете телевизора, ты же сам знаешь. Ты толком скажи, что стряслось? — уже не на шутку взволновался старший дозиметрист.
— Тогда радио включи! Теракт в Москве. Прямо на параде! Бомбу взорвали! Прямо на трибуне! Все правительство наше поубивало разом! — выдавал информацию доктор, будто телеграфировал короткие сообщения.
— Да ты что?!
— Вот тебе, и что!
— Ладно. Сейчас включу, — упавшим сразу голосом сказал майор.
— Включай, — разрешил Григорьевич. — А звонил-то ты зачем?
— Да я тут, — сразу начал мямлить Уржумцев, понимая всю незначительность своей просьбы.
— Ну, говори, говори, — поощрил его терапевт.
— Да, вот хотел сказать, что направил к тебе старшего лейтенанта Шептицкого…
— Что с ним? — перебил его доктор.
— Собственно, ничего такого. Просто хотел, чтобы ты дал заключение о его состоянии здоровья, препятствующем несению службы, — совсем уже поникшим голосом поведал Уржумцев, впрочем, не вдаваясь в подробности.
— Это который Шептицкий? Из «паркетных»?
— Ну да. Он самый. Я как-то рассказывал тебе о нем. Пренеприятный типчик.
— Ой, Андрюха, ну ты прям наивный нанайский парень, как я погляжу.
— А что не так-то?
— Да все не так. Я не даю никаких заключений. Единственное, что я могу, так это на основании выявленных симптомов направить его на комиссию. А уж там, хирург, травматолог, ЛОР, невропатолог, уролог, маммолог, проктолог, гинеколог и патологоанатом, пусть дают заключения, каждый по своему профилю.
— А гинеколог-то зачем? — обалдел майор.
— Шутка, — коротко бросил Григорьевич.
— Ну, ты его примешь, если что? — с надеждой спросил приятеля Уржумцев. — И пожалуйста, постарайся найти у него что-нибудь этакое, да позаковыристей.
— Ладно, постараюсь, — добродушно пророкотала трубка и запикала короткими гудками.
Майор осторожно положил трубку и вспомнив о чем шел разговор до этого, метнулся к приемнику, стоящему на верху шкафа с хранящимися агитационными плакатами. Включил. Как раз шел репортаж с места трагических событий. Там же, стоя у шкафа, прослушал ленту новостей связанную с последними событиями на Красной площади, и глубоко призадумался. В связи с последними событиями, грозящими явной смутой, еще неизвестно чья сторона одержит верх в будущем конфликте за власть. А конфликт непременно будет, майор в этом нисколько не сомневался. Сам-то летёха, так себе, гугно на палочке, а не человек, но вот в каком стане окажется его папаша, пребывающий сейчас в немалых чинах, это был вопрос из животрепещущих. До сей поры, папаша явно чего-то опасался, если скрыл в такой глуши своего единственного и от того наверняка любимого отпрыска, никак не способствуя взлету его карьеры. А что будет сейчас, после этих событий? Останется ли он на месте, воспарит ли в поднебесье или камнем рухнет вниз? Это будет зависеть от того, к какой партии он сумеет примкнуть — к победившей или проигравшей. И на этом фоне история со злополучным рапортом может
