Книга Общие родственники - Евгения Борисова

Петя лежал на кровати, смотрел в телефон.

– Все поздравляют нас. Слова такие хорошие пишут. Фоточки уже выкладывают, – сказал он, когда Маша вошла в комнату. – Отвечать никому не буду.

– Как хочешь.

– Завтра у нас воскресенье. – Петя отложил телефон и внимательно посмотрел на жену. – Отоспимся, отдохнем. А в понедельник пойдем в ЗАГС и разведемся.

– Ты уверен?

– Да, затянулась игра что-то. Уже не смешно даже.

Маша нащупала пальцами шпильку в тугом узле на затылке, вытащила ее. Потом еще одну, и еще. Прическа потеряла свою устойчивость, ослабла, голове стало хорошо, даже мурашки побежали от затылка к пояснице.

– А мне смешно, – сказала она. – Правда, смешно. Столько нервов и денег коту под хвост. И мы дураками будем выглядеть перед всеми родственниками и друзьями.

– К счастью, у нас с тобой нет общих друзей. И общих родственников тоже. А ведь могли бы быть.

Тут Маша рассмеялась.

– Хотя, если вдуматься, наши с тобой общие родственники – это только дети, – подхватив ее веселье, почти радостно сказал Петя. – Но не успели, слава богу.

Маша засмеялась еще громче. Прическа окончательно распалась, локоны красиво упали на плечи. Она смеялась и смеялась, и Петя не сразу понял, что она снова плачет.

– Я дура такая, – произнесла она, захлебываясь смехом и утирая слезы, – я тебе сюрприз готовила. На вечер сегодняшний. Первая брачная ночь же. Сказать хотела. Ой, не могу, вот дура. Я же не думала, что у нас игра и что ты разводиться…

– Что сказать? – упавшим голосом спросил муж.

– Да уже какая разница. – Тут она резко перестала и смеяться, и плакать одновременно. Молча смотрела на него в упор, слезы текли от уголков глаз к подбородку, капали с него на лиф платья.

– Говори.

– Это уже не важно.

– Маша, мать твою, говори сейчас же!

Она стояла посреди комнаты в длинном белом платье, тонкая, с длинными распущенными волосами, бледная, заплаканная – невероятно красивая. Стояла и смотрела на него молча.

Потом с усилием сказала:

– Четыре недели. Нашему общему родственнику.

Петя перекатился на спину и закрыл лицо руками. Лежал так долго, Маша подумала даже, что он уснул. Но он, наконец, спросил глухо:

– Так и что? На какое у нас там число путевка в Париж?

Человек в темноте

На площадке между этажами лежал человек. Рита испугалась, замерла. Присмотрелась: незнакомец спал, подложив под голову руку. В полутьме зимнего подъезда Рита рассмотрела мужчину: грязные – когда-то светло-голубые – джинсы, большая черная куртка, огромные ботинки на шнуровке, на голове спортивная вязаная шапка, такие носили лет 20 назад. Он спал на каком-то драном одеяле, аккуратно расстеленном вдоль подъездного окна. На подоконнике лежал на треть съеденный батон, завернутый в прозрачный пакет, и стояла бутылка минералки.

Картина была почти идиллическая. Подъезд был недавно отремонтирован, чистый. Мужчина лежал ровно, словно старался занимать поменьше места в пространстве, дышал ровно – спокойный здоровый сон. Сложно было сказать, сколько ему лет, но Рите показалось, что он ее ровесник, плюс-минус.

«Наркоман или бомж?» – подумала она, проходя мимо спящего мужчины и поднимаясь еще на один пролет к своей двери. И еще подумала: дует же из окна, а на улице почти «тридцатник», суровый нынче декабрь.

Ключ в замке поворачивала аккуратно, боясь разбудить подъездного визитера: не дай бог проснется и буянить начнет. Рита вошла в квартиру, быстро разделась, приняла душ и блаженно растянулась на кровати. После суточной смены провалилась в долгий пустой сон, спасительный и крепкий.

На следующий день она проснулась в обед и после долгого ленивого завтрака собралась в магазин. Про спящего в подъезде мужчину она забыла, поэтому снова на секунду испугалась, когда закрыла дверь и шагнула на ступеньку. Незнакомец сидел, прислонившись спиной к батарее, и читал книжку. Книга была без обложки, потрепанной и толстой.

Рита спустилась на один пролет, и тут мужчина поднял на нее глаза и сказал: «Здравствуйте». Он был трезв и смотрел прямо, голос немного хрипел, словно простуженный.

– Здравствуйте, – ответила Рита сухо, прошла мимо, стала спускаться дальше.

– Морозы закончатся, и я уйду. Извините, – сказал мужчина ей вслед.

Рита ничего не ответила, не обернулась. Сходила в магазин, купила молока, хлеба, свеклы, картошки и сметаны. Ей уже несколько дней ужасно хотелось борща, наваристого, горячего. Зимой борщ почему-то получался особенно вкусным. Супы она варила редко, глупо варить целую кастрюлю супа для себя одной. А варить суп по чуть-чуть, на пару порций, она не умела.

Когда Рита возвращалась из магазина, мужчина сидел всё там же. Казалось, был глубоко погружен в чтение, глаз на Риту не поднял. Она тоже старалась на него не смотреть, буквально прошмыгнула мимо. Только заметила, что лежащий на подоконнике батон уменьшился еще на треть, а воды в бутылке почти не осталось.

Сварила борщ в самой маленькой из имеющихся у нее кастрюль, но всё равно получилось много. Она съела одну тарелку, потом еще одну, даже стало трудно дышать. Вымыла посуду, потом закинула вещи в стиральную машину, погладила то немногое, что накопилось, вытерла пыль, включила телевизор. Но даже привычно бодрый Андрей Малахов не мог отвлечь ее от одной мысли, вернее, даже картинки: остатки батона на замерзшем подъездном подоконнике.

Малахов еще не дорассказал историю громкого расставания телеведущей с третьим мужем, а Рита уже не выдержала: достала с антресолей глубокую металлическую чашку, которую в юности брала в походы, налила в нее еще не остывшего борща, шлепнула горку густой сметаны, положила в пакетик два кусочка хлеба, ложку – и вышла в подъезд.

Мужчина лежал, но не спал. Смотрел в потолок. Увидев Риту с тарелкой борща и пакетом, резко сел.

– Слушайте, – бодро начала та, чтобы не выдать свое смятение, – у меня борщ пропадает, а вы тут голодный, поди. Поешьте. Вы борщ едите?

Мужчина молча протянул обе руки и благодарно улыбнулся. Рита увидела, как преобразилось темное лицо, как украсили его разбежавшиеся от уголков глаз глубокие морщины. Когда незнакомец начал жадно есть, Рита поднялась в квартиру, вошла в свою светлую и теплую прихожую, постояла несколько секунд в нерешительности, а потом взяла с вешалки длинную дачную куртку и снова вышла в подъезд. Спустилась на один пролет, присела на ступеньку.

Андрей – представился мужчина, когда доел и, смущаясь, попросил добавки. Рита сбегала в квартиру, принесла еще полную чашку супа, снова опустилась на ступеньку. Слушала. Андрей приехал на заработки из Молдавии, уж пять лет как. Штукатур-маляр и плиточник, хороший плиточник. Не так давно сошелся с одной женщиной, говорила, что одинокая. Но оказалось, что муж у нее в тюрьме сидит. Супруг неожиданно освободился досрочно, приехал домой, и… разозлился, короче. Сломал Андрею два ребра и чуть не проломил голову, очнулся тот в больнице без вещей, телефона и документов, там подлечили и выпнули. Пытался наведаться к своей сожительнице, но дом стоит пустой, темный и вымороженный уже, куда подевалась семейка – никто не знает. Взламывать чужое жилье Андрей не рискнул, пойти не к кому, родных нет, друзей не завел. Парням из бригады позвонить бы, да номеров не помнит, все были записаны в сгинувшем телефоне. Куда идти – непонятно, денег нет, а тут еще морозы…

Рита слушала и понимала: не врет. Пьющих и врущих мужиков она отгадывала с первых слов, первых улыбочек и спрятанных глаз. На таких была у нее аллергия, нервная дрожь с самого первого запоя мужа. Андрей говорил просто, правильно, с каким-то достоинством даже, поразительным в его положении. Смотрел в глаза. Нормальный мужик, видно же, в передрягу попал просто.

Он доел вторую порцию борща, протянул пустую тарелку. И Рита больше почувствовала, чем увидела, – ему не хочется, чтобы она уходила. И он так же просто и открыто попросил: «А вы? Расскажите о себе».

Да что рассказывать, смутилась Рита, поглубже закуталась в куртку. Вдова. Муж пьяный возвращался из гаража, упал в сугроб и замерз. Сын ушел в армию, там женился, домой приезжает раз в год. Да, родила рано, уже совсем взрослый дядька сын-то. Работаю на кондитерской фабрике сутки через двое, зимой в городе, летом на даче живу. Вот и вся жизнь. Даже кот, и тот помер в прошлом году, двадцать лет со мной жил, по мужу так не горевала,