и мысли не было пойти против мужа дочери. Однажды это уже случилось, что чуть не привело к трагедии. Сейчас же отец сытый, работящий, а судя по улыбке, с которой он меня встречал, еще и счастливый.
— Дочка! — порывался он меня обнять, но вспомнил, что грязный, а на мне хоть и темный костюм, но заляпать его легко. Так что я только поцеловал его закопченную щеку и передернула плечами. Здесь находится просто невозможно. Наверное, именно так должен выглядеть ад. Вокруг печи с жидким металлом, люди с черными лицами, все гремит, трещит, шипит и где-то бродит сам Дьявол.
— Привет пап. Борис далеко ушел?
— В прокатный цех детей повел. Как ты их отпустила? Не сказал бы, что это место для ребят, хотя у парня глаза горели.
Ну еще бы они не горели. Даже он в свои восемь должен понимать, что подобный комбинат — это основа любого цивилизованного государства, что оно обеспечивает металлом любую отрасль, от швейной до авиационной. Масштабы такие, что страшно. Поэтому наш дом охраняют военные, а с Борисом всегда охрана. Да и я, чтобы добраться сюда взяла человека. Не потому что боюсь, а потому что такие правила.
Правила, от которых боязно. Но очевидно не мальчику, который может по итогу стать принцем этой стальной империи.
Отец ждет ответа, но говорить, что детей забрали без моего ведома я точно не стану. Папа ляпнет где-нибудь и тогда каждый узнает, что я в доме даже за детей не отвечаю. Так, нелепое приложение к королю.
— Нужно показать всем, что с Мирой все в порядке, ты же помнишь, какие слухи ходят. А Борис не любит выглядеть слабым. Только пап, никому.
— Обижаешь, семья святое. Да и хрень это все. Сейчас операцию сделаете, — шепчет он насколько это возможно при таком шуме. — И еще чемпионкой олимпийской станет.
— Разве что по скорости траты отцовских денег. — рассмеялась я, еще раз поцеловала отцовскую щеку и пошла по бесконечным лабиринтам завода к прокатному цеху. И как только прохожу внутрь, кивая бесконечным сотрудникам, сразу замечаю детей. Они в детских касках и очках, полностью экипированные костюмами наблюдают за тем, как под давлением получается труба. Это так называемая прокатка.
И если глаза Ярослава действительно горят, то Мира держится за отца мертвой хваткой. Храбрится. Значит скорее всего пошла не по своей воле, а потому что Ярослав мог взять на слабо.
Я в детстве именно так первый раз на дерево влезла.
— Мама! — заметила она меня и побежала, но Борис рванул ее на себя и что-то грубо сказал. Скорее всего, что бегать по комбинату смертельно опасно. И верно. Потому что после этого она вся надулась, но пошла ко мне пешком.
Выговаривать Борису что-либо сейчас мне не хочется, я лучше заберу малышку, а они пусть хоть огненные шары здесь гоняют.
— Ты не устала? — взяла ее на руки и поцеловала висок.
— Нет, было интересно, но страшно. Папа столько всего рассказал.
— Верю, моя хорошая. Но может быть пойдем уже?
— Ярослав хочет посмотреть весь завод. Он сказал, что я еще маленькая для такого приключения. А я не маленькая.
Вот же… Как можно было за пару дней так хорошо изучить Миру?
— Солнце. Ты не маленькая. Но принцессам нечего здесь делать. Очень опасно.
— Опаснее, чем моя операция?
Я замолчала, не зная, что ответить. Иногда это раздражало, ее умение давить через собственную болезнь. Но давить ей больше нечем.
— Я могу умереть, но не увидеть, что такое комбинат. Отпусти, они уже уходят.
Она спрыгнула и спокойно поплелась за Ярославом, а Борис взглядом предложил присоединиться. Вот как будто у меня выбор есть.
Спустя еще два часа экскурсии по заводу, которую мне когда-то проводили галопом, я могла понять восторги детей, которые на перебой рассказывали друг другу, что им больше всего понравилось, когда мы сели обедать в заводской столовой. И выглядела она как очень хороший ресторан быстрого питания. А за тем, как едят его сотрудники, Борис следил лично, поэтому всегда здесь обедал.
Это по началу, разумеется не могло не напрячь людей рядом. Но все уже привыкли и даже улыбались. Кроме одного мужчины, который направлялся к нам уверенной поступью медведя. Я узнала его. Арбазов Геннадий Михайлович. Его сын высказался насчет Миры, а на утро был вызван на ковер. Я так и не спросила, чем все закончилось.
— Борис Александрович, рад что застал вас, — начал он подобострастно и посмотрел на меня, здороваясь. Я не знаю, как он попал на завод, скорее всего через брата, который являлся директором столовой, и который уже прятался за прилавок. — Нина Леонидовна. Борис Александрович, я понимаю, что со стороны моего сына было очень некрасиво обижать Мирославу. Но он же просто ребенок и я все еще надеюсь.
— Я все еще надеюсь, — прогремел голос Бориса, который оторвал взгляд от своего борща. — Что в этом городе хозяин я. А я принял решение о том, что работать твоя забегаловка здесь больше не будет. Ты полагаешь, я изменю свое решение потому что ты признаешь, что херовый отец?
Мне хочется напомнить, что здесь дети и ругаться не стоит, потому что сидели они с открытыми ртами, поэтому легко пинаю его коленку носком туфля.
— Мне правда очень жаль, — все еще конючил Геннадий, судя по дрожащим губам. Готовый упасть в ноги.
— Мне то же, что не разглядел в тебе дерьмо раньше. Проваливай, иначе будет мордобой, а когда кровь с побитой твоей рожи закапает здесь пол, будешь лично все вылизывать. Я доступно объяснил?
Мужчина кивнул и понуро отпустив плечи, почти выбежал из столовой. А мне даже стало чуточку его жаль, хотя его магазин славился просрочкой. Но такие шикарные условия аренды и регулярных покупателей он не найдет нигде.
— Не слишком ли…
— Не слишком, — произнес Борис тихо, опалив меня синевой глаз. — За поступки детей должны нести ответственность родители. Обычного признания ошибки недостаточно, иначе все бы преступники гуляли на свободе, а не сидели в тюрьмах. Ешьте, хватит глазеть, — зыркнул он в ребят и те опустили головы. А у меня аппетит пропал.
А ты не преступник?
И я бы спросила это, да и наверное спрошу. Но не сейчас. Сейчас мне хочется поскорее убраться из этого ада, потому что в этих стенах чувствую себя еще меньше чем дома. Здесь, рядом с таким властным хозяином, я чувствую себя букашкой.
На территории завода даже есть ясли, куда приносят детей, если их не с кем оставить. Именно там мы остались,
