решил не распаковывать сверток, пока она не вернется. На ощупь содержимое было основательно пропитано водой. Несомненно, упаковка, которая предназначалась для того, чтобы сохранить книгу сухой, не слишком помогла. Кавелли прошел на кухню, снял резинки, обмотанные вокруг пакета, осторожно размотал внешнюю часть упаковки и, придерживая сверток, перевернул его над кухонной раковиной. Вылилось около полулитра воды. В дверях кухни появилась Пия. Она с тревогой посмотрела на размокший пакет.
— Черт возьми!
Кавелли осторожно вытащил книгу наружу. Она, конечно, весьма основательно промокла, однако название читалось легко.
— Христофор Колумб? — удивилась девушка.
— Да, это его биография. А чего вы ожидали?
— Понятия не имею, ничего определенного. Но уж точно не это.
Он попытался открыть книгу. Получилось лишь отделить обложку от остальных страниц, которые оказались настолько мокрыми, что слиплись в ком.
— Сначала придется это высушить, иначе страницы просто порвутся.
Пия состроила недовольную гримасу и пожала плечами.
Кавелли вынес книгу на террасу и положил ее сушиться на плетеный стул на самом солнцепеке. Пия хихикнула, и он взглянул на нее, как бы спрашивая, что именно она находит смешным.
— Мне просто вспомнилось, как быстро бедный гвардеец сменил гнев на милость. Если бы я попалась на таких проделках с кем-нибудь другим, то наверняка бы в два счета вылетела из ватиканских стен.
— Пожалуй.
Она вышла на террасу, несколько растерянно разглядывая сад.
— Невероятно! И вы пользуетесь всей этой роскошью только благодаря вашему знаменитому предку?
— Похоже на то.
— Ваш прародитель был довольно интересным человеком.
— Можно и так сказать, — согласился он.
— У вас есть его изображение?
— К сожалению, нет. Но оно существует.
— Дайте я догадаюсь: портрет висит где-то в Ватикане?
— Верно.
— Вы никогда не спрашивали, можно ли вам его забрать? Думаю, что при том, сколько тут картин, они прекрасно обойдутся без портрета чьего-то предка, которого не знает ни одна свинья.
Кавелли, казалось, несколько мгновений обдумывал эту мысль, но затем сокрушенно покачал головой.
— Маловероятно, что мне когда-нибудь отдадут этот портрет.
— Дон, а вы когда-нибудь об этом просили?
— Нет.
Девушка сердито уставилась на него.
— Если хотите, я вам его покажу, — примирительно предложил Кавелли.
— Ну конечно, хочу!
Он снял свой пиджак со спинки стула.
— Тогда пойдемте.
Кавелли и Пия вышли из дома и, свернув пару раз, очутились на небольшой площади с нежно журчащим фонтаном. Затем они прошли через боковой вход в высокое кирпичное здание, которое выглядело так, будто ребенок собрал воедино несколько несвязанных между собой игрушечных домиков. Тесный и дряхлый лифт поднял их на нужный этаж. Миновав длинную галерею, украшенную великолепными фресками, они попали в зал, превосходивший своей роскошью все, что она видела когда-либо ранее. Кавелли открыл небольшую боковую дверь и провел девушку через лабиринт маленьких комнат, пока, наконец, они не оказались в небольшом закутке, очевидно, служившем гардеробной. На подвижной вешалке висело несколько белых одеяний, на столике располагались обувные коробки с обозначенными на них размерами, а в углу приютился небольшой красный диван.
Пия помимо воли рассмеялась. После великолепных галерей, по которым они только что прошли, эта комнатка казалась просто абсурдной. Она внимательно огляделась.
— Неужели картина висит в этом невзрачном местечке? Вероятно, здесь не больно-то высокого мнения о вашем предке.
— Позвольте с вами трижды не согласиться, — Кавелли с трудом удерживался от того, чтобы не рассмеяться. — Во-первых, картины тут нет. Во-вторых, моего предка здесь очень чтят. И в-третьих, это не просто закуток, а Чертог слез.
— Чертог слез? — Девушка наморщила лоб. — По-моему, я что-то слышала о нем.
— Вполне возможно, — улыбнулся он. — Каждый новый понтифик приходит в Чертог слез сразу же после выборов и надевает здесь свое папское облачение.
— Значит, все эти одеяния и обувь?..
— Совершенно верно, ждут следующего папу.
— А почему тогда его называют Чертогом слез? Если бы меня только что избрали папой, я бы радостно скакала и вопила: «Йухууу!»
— Вероятно, вы стали бы папой вроде Родриго Борджиа,[39] — недовольно проворчал Кавелли. — В его время, наверное, действительно было принято радостно прыгать и кричать: «Йухууу!», если на вас пал выбор кардинальской курии. А в наши дни жизнь понтифика — это, прежде всего, тяжелейший труд. Нормальная жизнь для только что избранного папы мгновенно заканчивается.
— Вот почему Чертог слез… — кивнула Пия.
— Именно.
— А все же, где портрет вашего предка?
Кавелли пересек комнату, поднялся на несколько ступенек вверх и встал перед небольшой деревянной дверью.
— Проходите, пожалуйста.
Девушка тоже поднялась по лестнице и последовала за ним, но при виде следующего зала вдруг остановилась, едва дыша.
— Не может быть!
Конечно, она видела Сикстинскую капеллу на фотографиях, но открывшееся перед ней зрелище ошеломляло.
Обернувшийся на скрип музейный охранник поначалу испугался, увидев, как за его спиной открывается маленькая дверца. На мгновение он в ужасе уставился на нее, непроизвольно ухватившись за рацию, но потом узнал Кавелли и успокоился. Коротко кивнув старому знакомому, он тут же переключил внимание на полную даму, которая фотографировала, несмотря на строгий запрет.
— No camera, Signorina, no camera!
Кавелли всегда удивлялся тому, как злятся охранники Сикстинской капеллы, когда вездесущие туристы нарушают установленные правила: фотографируют или говорят чересчур громко, несмотря на то что сталкиваются с этим тысячу раз на дню. Он снова повернулся к девушке и прошептал:
— Пойдемте.
Они стали протискиваться сквозь густую толпу, при этом Пия не сводила завороженного взгляда со сводов.
— С ума сойти! Я думала, что все это намного меньше.
Он придерживал ее под руку, чтобы девушка могла смотреть вверх, не опасаясь упасть, и произнес, склонившись к самому ее уху:
— Размеры капеллы точно соответствуют размерам храма Соломона, как они указаны в Библии.
Пия, не отрываясь, все глядела на прекрасные изображения над своей головой.
— Невероятно! Потрясающе, что все так хорошо сохранилось.
— Это не совсем так, — уточнил Кавелли. — Несколько лет назад здесь провели обширную реставрацию. И хоть она и обошлась в миллионы, это было совершенно необходимо: на протяжении веков фрески становились все темнее и темнее, в основном из-за свечной сажи. В былые времена никто не заботился о том, чтобы сохранить это удивительное пространство. Страшно представить, но здесь ночевали солдаты Наполеона, а немецкие ландскнехты, обрушившиеся на Рим во время Sacco di Roma,[40] использовали капеллу в качестве конюшни для своих лошадей.
Они пошли дальше, пока не достигли противоположного конца зала. Кавелли указал на фреску, помещенную в правом углу потолка:
— Возможно, теперь вы поймете, почему у меня так мало надежды на то, что мне когда-нибудь удастся заполучить эту картину. Мой предок — вон тот тип с мечом.
