кто-то держал пистолет, кто-то наполовину высунулся из машины. Ничего себе мясорубочку устроили другие «Киносам». Их, наверное, раз в шесть больше было. Иначе такую бойню не объяснишь. И застали, должно быть спящими, или пьяными, или с бодуна, или просто врасплох. У трупов были в основном пистолетики да обрезы. А у других — базуки и гранаты, судя по тому, что некоторые трупы валялись с выпущенными кишками, без рук и без ног. Хосе Куаутемок вылез посмотреть, не попадется ли тут Машина. Не-а, только неопознанная человечина.
Пацан еще пару раз махнул белой рубашкой и свесил башку, как индюк. Хосе Куаутемок сжалился и дал ему воды. Тот вроде немного отошел, перестал в обморок падать. Над раздробленной лодыжкой вилась тучища мух. «Почему они столько ваших положили?» — спросил Хосе Куаутемок. Пацан проглотил наконец воду. «Кто-то нас им сдал, дон. Мы отдыхали, с оркестром, с официантами, выпивали. А по нам палить стали. Мы по тачкам и давай оттуда, только они нас все равно достали, сами видите. Мы пьяненькие были, четыре часа бухали, когда началось».
Расслабились, выходит. Золотое правило нарко — не расслабляться и всегда быть начеку. А эти возомнили, что умнее всех, думали, их не достанут. Дон Хоакин управлял территорией как хотел, но за порядком следил. Никаких потрясений, никакого вымогательства; эмигрантов, бегущих в Штаты, никто не трогал, насильников и воров не выгораживал. Дон сам договорился об этом с правительством и слово свое держал. «Я — оттуда досюда, вы — отсюда дотуда». Занимался своим наркотрафиком, и все. А чтоб не наседали, гарантировал снижение прочей преступности. «Первого же насильника кастрирую» — эти его слова все слышали. И так было, пока не появились «Самые Другие», чужаки, пираньи с юга. Дон Хоакин их к делу не подпускал. Отбуцкивали конкретно и без перерыва. Поэтому «Самым Другим» на этой территории было никак не зацепиться. Если только не пособят немножко. Точнее, множко.
И ведь пособили: кто-то высокого полета пришел им на подмогу. Генерал какой-нибудь, или адмирал, или полицейский начальник. Если людей дона Хоакина застали врасплох, значит, точно какая-то шишка их слила.
Хосе Куаутемоку на дона Хоакина со товарищи было на срать. Пусть хоть четвертуют друг дружку эти нарко — ему неинтересно. Рыскал по горам и осматривал трупами он ради Машины. На Машину ему было не насрать. Сегодня я за тебя, завтра ты за меня, и Машина свое «я за тебя» уже выполни.!. Пора отплатить услугой за услугу. «Куда ломанулись те, кто живой остался?» Пацан показал на край поляны. Там начинался овраг, и в него спускалась оленья тропа. Хосе Куаутемок сходил посмотреть. В пыли видны были следы протектора. «И Машина тоже туда ушел?» Пацаненок кивнул. Видно было, что он сейчас опять отрубится. Аж шатался. «В обморок не падай, пока я не скажу», — велел Хосе Куаутемок, как будто пацан мог это контролировать. Лучше, когда он сидит на капоте. Чего доброго, примут его тачку за транспорт «Других Других», и свои же сделают из него теннисную ракетку. А если парень правда из их банды, они не станут стрелять.
Они поехали вниз по тропе. Тропа была каменистая, заросшая кустарником. Машину водило в стороны. Пацан хватался за дворники, чтобы не сорваться. Он становился все бледнее. Нелегко вести по кустам. Хосе Куаутемок высунулся в окошко и высматривал впереди места поровнее. Чуть подальше началась примятая поросль. Видно было, что, убегая, выжившие ехали прямо поверх лежащих стволов, мескитовых кустов и валунов. Сильно их прижимало. Пара машин так тут и осталась — оси не выдержали.
Потыкавшись туда-сюда, Хосе Куаутемок увидел метрах в трехстах пять внедорожников, выставленных кругом. Точно так же гринго в вестернах ставили повозки, когда ждали нападения индейцев. Он попросил пацана привстать на капоте и посильнее махать рубашкой, чтобы их не подстрелили. Тот, бедняга, не смог. Так и остался сидеть, уставившись на кровавую котлету на месте своей ноги. Бляха, подумал Хосе Куаутемок. Теперь он сам должен размахивать рубашкой и орать во весь голос, мол, без кипиша, он не из других, просто ищет своего кореша Машину. Нет. Это плохая мысль. Те, кто ныкается, любят стрелять в сторону любого движения. Он прикинул, не вернуться ли, но все же решил не отступать. Взобрался на капот и стал махать белым полотнищем: «Не стреляйте, я ваш!» Хотя так-то он не ихний и ничейный. Просто друг Машины.
Никакого ответа. Ни выстрелов, ни ругани. Он поставил ладонь козырьком и всмотрелся в точку, где выстроились автомобили. Никто не шевелился. Видно, утекли в глушь. Подъехал. Действительно, никого. Узнал тачку Машины по брелоку со скорпионом в куске прозрачной пластмассы, свисающему с зеркала. На тачке ни царапины. Ни одного пулевого отверстия, а вот остальные — будто рябые. Ему стало поспокойнее. Скорее всего, Машина жив, не ранен и прячется где-то недалеко.
Хосе Куаутемок повернулся к пацану, хотел кое-что спросить. Тот был похож на спящего куренка. Голова упала на грудь, глаза полуприкрыты, дышит медленно. Хосе Куаутемок отвязал его и отнес в тень акации. Похлопал по щекам. Не реагирует. Одной ногой здесь, другой уже там. Хосе Куаутемок смочил рубашку водой из радиатора и выдавил пару капель ему в рот. Пацан уходил, дыхание замирало, кожа становилась все молоч-нее, веки набрякали. Хосе Куаутемок стоял и смотрел на умирающего. Был индюшонок, да весь вышел. Как это он не догадался, что малой не вынесет тряски на капоте?
До конца он ждать не стал. Оставил пацана под акацией и вернулся в машину.
Я и представить себе не могла, как на меня подействует неудача с «Рождением мертвых». Как будто маленькая часть меня заржавела и со временем коррозия распространилась и проела дыру в доспехах моей уверенности. Ставя новые танцы, я взвешивала каждое перемещение, каждый поворот. Не пошлость ли это? Не безвкусица ли? Органично ли? Я не знала, как двигаться вперед без этого постоянного страха оступиться.
Непробиваемость таких творцов, как Эктор или Хулиан, восхищала меня. Каждая новая книга Хулиана вызывала шквал ядовитых рецензий. В некоторых кругах нелюбовь к нему была воистину поразительной. Люди из этих кругов всегда льстили друг дружке, но если книгу публиковал кто-то, кроме них, разражались потоком насмешек и нападок. Однако стоило трем-четырем писателям первого ряда высказаться положительно, как они тут же умолкали, словно обиженные гномы. «В литературе
