плохо различал ее фигурку.
— Филипп! Да подымите же хотя одну штору и можете идти в свою комнату и немного заснуть, — распорядился полковник немного взволнованным голосом, а от неожиданно охватившей его радости, он назвал его даже на «вы».
— Как здесь тепло и мило у тебя… а на дворе — сыро и довольно прохладно, несмотря на то что солнце светит и обещает хороший день… — дрожащим голосом заговорила Людмила Рихардовна первая и грациозным движением рук сняла с плеч большую шаль, верхнее пальто и шляпку и подошла к походной кровати мужа.
— Ну, вот я около тебя! Здравствуй!.. — и с милой улыбкой бросилась ему на шею.
— Здравствуй, здравствуй, моя надежда! — после некоторого замешательства ответил он, улыбаясь и освобождая свои руки из-под одеяла.
— Добавь еще и «вера моя», тогда будет полный догмат правил жизни человека в это смутное время, — ответила Людмила Рихардовна смеясь, продолжая крепко держать его за шею; и она коротко рассказала про жизнь вообще в тылу и про начавшееся «красное» движение в народе.
— Я, быть может, и на крест пошел бы с радостью, — перебил ее рассказ Давид Ильич. — Если бы верил, что моя смерть может спасти миллионы людей великой страны. Но этой-то веры у меня теперь очень мало или совсем нет: что бы я один ни сделал, в конечном итоге ничего не изменю в ходе мировой истории, и вся польза, которую могу принести, будет так мала, так ничтожна, что если бы ее и вовсе не было, мир и на йоту не потерпел бы убыли, быть может, только породила больше эгоизма у других. А между тем как для тебя, моя пташка, меньше чем йота в мировом пространстве, я все же чувствую, что должен жить и страдать, мучиться и ждать смерти, так как ты заняла в моем сердце прочное место и составляешь его цельность…
— Совершенно правильно, Дэзи! — поспешила Людмила Рихардовна, волнуясь. — Почти четыре недели прошло с тех пор, как ты неожиданно ухал на позицию, а мне передал о выезде в Старую Руссу. — Все это время я страдала, боролась и всею душою мысленно жила только около тебя и верила сильно, и эта-то сильная вера спасла меня и привела опять к тебе. Точно так же передумала всю цель и смысл жизни в теперешних условиях и пришла к непоколебимому убеждению: ты занял в моем сердце такое место, что в случае его пустоты, неизбежно нарушилось бы все мое «я», и поэтому-то я живу только для тебя и около тебя. Если умирать нам, так только обоим вместе… — и она вся прижалась к груди мужа.
— Ну, пока, довольно нам философствовать; будем практичными, — посоветовал Давид Ильич, — ведь только седьмой час утра; завтрак в столовой штаба в десять; ты можешь вполне немного отдохнуть и заснуть, вот там на диване; бумаги и карты убери на стол…
И она улыбнулась и начала быстро переодеваться в домашнее платье, весело поглядывая на мужа:
— Теперь я твой солдат и на позициях, в прифронтовой полосе, с вещами не следует разбрасываться слишком, надо забрать все под бока…
Закончив свой туалет, она игриво уложила подушку и одеяло на диван и опустила штору: ее среднего роста фигурка была в белом тонком платье, а волосы на голове освобождены и подобраны под капор. Улыбаясь и шутя, она вновь тихо заговорила:
— Скажи откровенно, передовые позиции отсюда также недалеко? Можно спать спокойно?..
— Да! На фронте наши доблестные стрелки!.. — и Давид Ильич поспешил подняться и начал тихо одеваться, внимательно посмотрев на жену. Она спала, тихо, спокойно, а большие ее голубые глаза красиво закрыты черными ресницами, с исходящей от них по всему лицу чуть-чуть заметной спокойной детской улыбкой.
«Нет сомнений! Она страдала страшно и переутомилась, и главное — измучилась в одиночестве в разлагающей атмосфере тыла, и теперь, только здесь, немного успокоилась, где казалось бы наоборот: непривычному к походной жизни и военной обстановке человеку-мужчине кажется тревожным…» — подумал Давид Ильич и, присев к письменному столу, он принялся за работу.
Час спустя он как-то машинально оглянулся назад и посмотрел на спящую жену. Но в этот-то момент Людмила Рихардовна открыла глаза и улыбнулась ему навстречу. Сердца супругов загорелись, и Давид Ильич быстро поднялся и торопливо подошел к жене.
— Как ты спала на новом месте? — тихо спросил он и, поцеловав ее в лоб, присел на свою походную кровать.
— Очень хорошо! — поторопилась ответить она улыбаясь. — Сегодняшний день — один из лучших дней в нашей жизни. Ты тоже такого же мнения? Это вижу я по твоим глазам…
— Все это хорошо… Но я хочу, кстати, поговорить с тобой и о другом: сегодня же утром думаю представить тебя своему начальству и ближайшим сослуживцам… — сказав последнее, Давид Ильич задумался.
— Превосходно, Дэзи! Я устрою завтрак, а ты пригласи их всех к нам в комнату. — ответила она игриво. А затем немного подумав, добавила: — Спать я больше не хочу и сию минуту подымаюсь, и с помощью Филиппа завтрак на восемь персон скоро будет готов. — За руки держа мужа и тихо смеясь, она пропела:
— «Сухарями с водою, только б с тобою».
— Пусть будет и так, если это правда!.. — улыбаясь, ответил он и ушел к столу продолжать свою работу, рассматривая карты и схемы, испестренные красным и синим карандашами.
Людмила Рихардовна тем временем оделась в дорожный костюм, или как она сама его называла — «походный», элегантный, черной английской шерсти, привела в порядок свой туалет и позвала к себе Филиппа.
Опытная рука хозяйки у стола творила чудеса: через полчаса завтрак был готов — холодные и горячие мясные закуски, рыбные консервы и в завершение всего — белый хлеб, кофе с молочными консервами, две бутылки коньяку из «неисчерпаемого» запаса Давида Ильича и три бутылки кахетинского вина из запаса, захваченного в Старой Руссе у купца Патриотова, — стол был накрыт. А к 10 часам утра явились и приглашенные начальники, и сослуживцы. Хозяева были любезны, услужливы, не стесняя гостей ни в чем: просто и мило Людмила Рихардовна была представлена гостям; угощая их, она сама не упускала из виду великосветского этикета — пустила в ход и особо старое вино, захваченное из Старой Руссы у
