сюда человек сразу же смекнул бы, что к чему.
Я удивилась тогда прозорливости отца. Но сейчас и сама поднаторела в разного рода ухищрениях.
На поляну я приходила всегда в сумерках, без пламенника. За несколько сезонов я научилась пробираться на место цветения марены с закрытыми глазами. Мои ступни знали каждый камушек, каждую выбоину, каждую скрипучую доску сходней. Мне одинаково просто удавалось преодолевать путь налегке и с нагруженной корнем марены тяжелой заплечной сумой.
Побеги я закапывала в отдалении от поляны, стараясь придать нашим драгоценным кустарникам первозданный природный вид, будто бы в этом бурьяне не ступала нога человека. Правила были простыми. Вырывать каждый третий куст, а не рядами подряд, чтобы на первый взгляд невозможно было понять, что здесь недавно собирали урожай. Обрезать корни сразу же и складывать в мешок, а побеги закапывать подальше. Эта схема работала долгие годы.
Насколько я знала, марена росла только на этой поляне, больше я никогда о ней не слышала ни от одного красильщика, пряхи или вышивальщицы. Отец сказал мне, что получил ее в подарок от своего отца, чей брат был Путешественником. Мне было интересно, где именно растет марена в природе. Может быть, на драккаре Фрейи? Я слышала, там есть много растений и даже песок, а не только безжизненные скалы, куцые побеги и рукотворные теплицы с цветами, необходимыми для создания красителей, как на нашем. Но когда я принялась донимать отца, он посоветовал держать любопытство при себе и не заводить эту тему лишний раз. Больше я не спрашивала.
Отец говорил, что скоро придут новые времена, когда одежду сможет красить любой бедняк, но времена эти так и не приходили. Я подслушала разговор между родителями, который совершенно точно не предназначался для моих ушей. Это было как раз через сезон после того, как я увидела поляну.
– Предательство Бальдра дало нам немного времени, – шептал отец. – Все же есть страшные события, которые идут на пользу обычным людям.
– Тебя уж точно нельзя назвать обычным человеком, мой ярл, – тихо засмеялась мать.
– Брось, Ида, – хмыкнул отец. – Мы же не на людях.
– Ивар, – мама произнесла имя отца с нежностью, которой я никогда прежде не слышала, заставив меня поморщиться. – Время покажет, как нам стоит поступать.
– Брат отца написал мне, что новые вещички у народов появятся еще нескоро, – я услышала, как отец потянулся: раздался хруст позвонков. – Так что побудем еще богачами.
Мама засмеялась в ответ, а после раздались звуки, от которых меня затошнило. Я относилась к их нежностям с опаской. И, к счастью, никогда не видела своими глазами. Это даже слышалось ничтожно, боюсь представить, как выглядело. Фу!
Больше я отца про марену не расспрашивала, зная лишь, что однажды величию нашей семьи придет конец. И имя этому концу – изобилие. Марену сможет выращивать каждый, о ней узнают. А потому главной задачей жизни для меня было не допустить этого на своем веку.
3
866 год эпохи Каменных драккаров
Я смотрела на заросли марены в свете луны. На кнорре было ветрено, но дождь не шел. Небо было ясным. И на том спасибо. Я быстро принялась за дело, но почти сразу же почувствовала это и замерла. Взгляд в спину. Снова.
Как только отец перестал сопровождать меня на кнорр, я заподозрила, что за мной следят. Сначала, конечно, девица возрастом тринадцать сезонов, которой я была давным-давно, испугалась возможных недоброжелателей. Меня могли выследить и поколотить соперницы по урокам вышивания. Они все мне завидовали. Потом я испугалась, что за мной мог пойти шпион из другого клана, чтобы выведать наш секрет. Я затаилась и провела в зарослях марены всю ночь, но ни единого звука, кроме своего собственного испуганного дыхания, не услышала. Ветер шевелил стебли растений, но больше никакого движения в ночи я разглядеть не смогла. Пришлось рассказать отцу. Мы отправились на кнорр вместе и обшарили каждый участок пути на схроны. Ничего. Рядом с отцом ощущение чьего-то взгляда в спину пропадало напрочь.
Ивар Длиннобородый решил, что его дочь струсила. Так стыдно мне не было ни разу за всю короткую жизнь. Больше я отца о помощи не просила. Но как только оказалась на кнорре одна, ощущение чужого взгляда вернулось. За мной наблюдали. Я стала чаще оглядываться через плечо, но поймать соглядатая не удавалось. На драккаре ощущение слежки пропадало напрочь. Одно время я думала, что схожу с ума, но поделиться своими страхами было не с кем. А тем временем на кнорр отец отсылал меня все чаще. В один из дней я не выдержала и, выдернув знатный пучок марены, заорала что есть мочи:
– Не надоело подло прятаться?!
Ответом мне были лишь тишина да эхо моего испуганного голоса, отскакивающее от скал. А потом я услышала короткий смешок в отдалении. Словно утихающее «-ться» моим голосом, но тоном ниже, не таким звонким. Я долго думала, показалось ли мне это. Спуталось ли сознание так сильно от страха, что придумало посторонний звук?
С тех самых пор ощущение слежки… не знаю, как подобрать слово… смягчилось, что ли? Это больше не был злобный взгляд, сверлящий мне спину. Я больше не чувствовала себя добычей, ощутив безопасность и покой. Да, взгляд все еще впивался в меня, но я чувствовала, что в нем не было ярости. Лишь любопытство и немного одиночества.
Стыдно признаться, но я принялась разговаривать с этим. Я утешалась тем, что просто болтаю сама с собой. В этом нет ничего постыдного. Друзей у меня не было. Единственный ребенок у родителей обречен на одиночество. У меня множество кузенов и кузин, но все они держались с опаской, потому что я была дочерью ярла, а они… просто моими родственниками. Когда-нибудь я возглавлю клан, и не пристало мне валяться с ними в грязи и играть в глупые детские игры.
Мне думалось, что именно поэтому я так просто приняла невидимого молчаливого слушателя. Отношения выстраивать было не нужно, говорить можно было все что угодно, никто не узнает. А чувство дружеского участия и поддержки я ощущала как никогда сильно именно на кнорре. Конечно, в глубине души я понимала, что это выглядит жалким. Это было выдумкой. Здесь не было никого, кроме меня. И я просто выплескивала всю боль и одиночество в молчаливую пустоту кнорра.
Так я и думала до прошлого сезона.
Стояла одна из ненастных ночей, таких привычных для Мид-гарда. Сходни качались и тряслись под порывами злого ветра, когда я пробиралась
