и открыла глаза. Лешек с Никифором подскочили к старухе, чуть лбами не стукнулись. А она глянула на пару дурней, улыбнулась устало и …заснула. Уже ТУТ заснула. А вот Ядвига до сих пор в себя не пришла. Бабуля успокаивает, говорит — жди, вернётся…
— Ладно, горе моё луковое, сыграй веснянку, — старая ведьма закрыла глаза, — и я послушаю.
Лешек взлохматил волосы, вытащил из спутанных прядей сухую веточку клена. Покрутил, превращая в сопилку, пробежался по гладкой коре тонкими пальцами, намечая дырочки…
Тихо-тихо пела сопилка. Ласковым апрельским ветерком повеяло в темной избе, запахло оттаявшей землёй, первыми листочками дикой яблони. Колыхались ветви у речной заводи. Журавлиный клин летел над рекой, грустно курлыча, вишневый цвет кружил голову…Пела сопилка…Капали слезы…
Домовой замер, прислонившись к тёплому боку печи, прикрыл глаза. Заслушался. Вот же, шельмец мелкий, не хуже старого лешака играет. За душу-то как берет! Будто и вправду за дверью не зимняя круговерть, а пролески с подснежниками вдоль тропинки цветут, и не дикие твари воют, а жаворонки поют в синем небе.
Старая ведьма вглядывалась в лица детей, думала, вспоминала…
Давно, ой давно жила дикая степнячка в северных лесах. Сколько ей было тогда? Пятнадцать? Семнадцать? И не сосчитать теперь.
Где та девочка, что с отцом и братьями отправилась в долгий поход на Запад, мечтая о богатой добыче и воинской славе?!
А эта — панянка. Кланяться не привыкла, цену себе знает. Да вот беда — гонор часто с дурью рука об руку идёт. Сколько бед наворотить может.
Или не связываться на старости лет? Нужна ли ей ученица? Как ни крути, а нужна.
Да и девочка неплохая. Виданное ли дело — лесному хозяину имя дала, за своего приняла, даже поколотила пару раз. То-то он от нее ни на шаг, сестричкой называет. Имя-то и вытянуло дуреху с ТОЙ стороны. Зацепилась девичья память кончиком коготка, на самом излете.
До сих пор оторопь берет. Остерегалась Яга на мертвую сторону заглядывать. Тяжело это. Опасно. ВСЮ себя потерять можно. Дорогу в мир живых забыть. Смерть не страшна, страшна смерть не по своей воле, не по своим правилам....
Ни разу она в такую глубь не проваливалась, а тут — к мёртвому кочевью вышла. Чего уж там, испугалась старая ведьма: степь кружила голову, звали голоса братьев, мать махала рукой, подзывая любимую доченьку. Лошади призывно ржали. Хотелось вскочить в седло и нестись бешеным галопом — только земля из-под копыт, да небо смотрит тысячами глаз.
Эх, чего ей стоило удержаться!!! Повернуть в глухую тьму от родных шатров! Ничего, придет время, и она вернётся — когда сама решит.
А эта…Ядвига — справилась. Из мертвой тьмы вышла к огню. Хоть и долго Яге ждать пришлось.
Может, и будет из девки толк. Почитай, сквозь смерть прошла.
Поживем — увидим.
Старуха улыбнулась.
Сопилка затихла.
Ядвига открыла глаза.
Глава шестая.
Гостья
— И что егерь тебе сказал?
— Ничего ни сказал. Только головой кивал и глаза пучил, как рак.
— Так-таки ничего?
— Мне — ничего. Тебе кое-что передал…
— Ну!
Лешек важно надул щеки, глубоко вздохнул и…получил тычок в бок.
— Ты будешь говорить или нет?!
— Буду-буду. Не злись. Он передал, что со дня на день твой батько вернётся. А Юстина боится до одури, если он тебя дома не застанет. Велел тебе из леса на мельницу идти.
— Зачем?
— Сказал, покумекать надо. Они там с мельником третий день как засели, наливку глушат. Мельник тот ещё упырь, но тебя не выдаст.
— Это ещё почему?!
— Ему колесо кто вертит?! А?
Мальчик постучал кулаком себе по лбу.
— Кто?!
— Дед пихто! Водянки, кто ж ещё? У них давний уговор. Он их кормит.
— Чем?!
— Ну, ты даёшь! Кровью, чем ещё?! Да не боись. Своей. И не так чтобы часто. Не убудет с него.
— А зачем им кровь? — испуганно прошептала девочка.
— Как зачем?! В человеческой крови… ну… жизнь, что ли. Ты лучше у бабули спроси, когда вернётся.
— А ты?
— А что я?
— Ты тоже кровь…ну…пьешь?!
— Нее, я хлеб люблю, и соль, и молоко с кашей, и мед, колбасу еще, — лешек загибал пальцы. Потом спрыгнул с лавки и стал деловито заглядывать в горшки и крынки, с шумом отодвигать печную заслонку.
Уж больно ему не нравилась настойчивость подружки. Так и проболтаться можно, КАК он на мельницу ходил, да людей стращал. Как в метель да в глухую ночь тихонько скребся в дубовые двери. Да так, что бревна дрожали. Егерь с мельником ещё не ложились, видать, «кумекали» допоздна. Говорят — пьяному море по колено. Правильно говорят. Виданное ли дело — идти на нечисть ночью в одном исподнем, без сапог, вооружившись не святой водой и каким-никаким оберегом, а рушницей и …ухватом! Хоть бы огня взяли, бовдуры!
Кругов пять вокруг хаты намотали. Впереди — мельник с ухватом наперевес, за ним, согнувшись в три погибели, Лукаш с рушницей. Хорошо, зарядить не сподобился, иначе пальнул бы мельнику прямо в… пониже спины. Вояки! Леший за ними ходил-ходил, рожи корчил, снег за шиворот мужикам сыпал, пока не наскучило. Бросил их в следах путаться и подался в хату хозяйничать.
На шум вышла заспанная баба, обомлела, увидев за столом дитё в заснеженной серой шубе, босое, всклокоченное. Для пущего эффекту — Лешек глаза прозеленью затянул.
Мельничиха с переляку замерла с открытым ртом.
— Не боись, хозяюшка, — с ухмылкой заявил поздний гость. — Лучше покорми сиротинушку лесную, пока твой мужик меня во дворе ловит.
Тетка, не будь дура, быстро смекнула, что к чему, — хлеб подала с поклоном, молоко налила. А когда наглец первый кусок умял и крынку вылакал, — попятилась и шмыгнула за дверь. Раз нелюдь хлеб принял — не тронет. Ну а там, пусть хозяин разбирается. Его забота. Меньше пить будет.
Мужики замёрзли, что твой цуцик. Завалились в хату отогреваться, смотрят — на лавке возле печи мальчонка в волчьей шубе сидит, пироги с вечери наворачивает, колбасой закусывает, ногами босыми дрыгает.
— Доброго вечера, панове!
У Лукаша глаз задёргался, он рушницу и выронил. Да по ноге! Мать-перемать!!!
Изрядно протрезвевший мельник поставил
