Мои вещи, включая дорогущий смартфон, остались в раздевалке, где толклись подозрительные личности.
Но, когда вышел, моя куртка висела на вешалке возле полотенец. Я подошел к ней, ощупал карманы, нашел подарок генерала Вавилова и облегченно выдохнул.
Черным брюкам я предпочел штаны, в которых сюда пришел, а вот рубашку надел. Вот только заправлять ее не стал, оставил навыпуск, закатил рукава. Сойдет.
Только собрался выходить, как явился официант, назначенный сопровождающим, в руках у него был серебристый поднос, где лежал белый конверт без рисунков и надписей.
— Это просили передать вам, — проговорил он, поставил поднос на столик и удалился.
Я взял незапечатанный конверт, заглянул внутрь: деньги. Двадцать хрустящих пятисотенных купюр с Лениным в полупрофиль. Вот теперь можно считать, что день удался!
Не дожидаясь сопровождающего, я сунул деньги во внутренний карман куртки, вышел и посторонился, пропуская официанта, несущего на серебристом подносе зажаренные до золотистой корочки тушки перепелок, соседствующие с горками маслин и оливок.
А сильные мира сего знают толк в здоровом питании! Дичь и оливки — пища богов!
Желудок заурчал, и я, как зомби, последовал за подносом. У выхода подтянул слюни. Приосанился и вышел в зал.
Народ уже расселся по местам, между столиками порхали официанты. Салаты были уже расставлены, пришла очередь горячего. Гости пока были трезвыми, и беседовали вполголоса — в зале царил гул, звенели бокалы.
Я поискал взглядом красавицу. Она сидела за дальним столиком и, перегнувшись через стол, беседовала с пожилой дамой в очках, собравшей кудрявые волосы в прическу «муравьиная куча».
Место рядом с ней пустовало, а на следующем стуле сидел краснощекий папик в цветной рубахе, его рука лежала на спинке пустующего стула, где висела сумочка, вероятно моей красавицы. Сердце кольнула ревность, а в голове зазвучало: «Сползает по крыше старик Козлодоев, пронырливый, как коростель. Стремится в окошко залезть Козлодоев к какой-нибудь бабе в постель».
По другую руку от папика налегала на салат ярко накрашенная брюнетка, ее обильная грудь норовила выпрыгнуть из декольте в тарелку. Еще за столом была фигуристая девушка в откровенном синем платье и с очень наглым лицом.
Всем пока было не до меня. Я направился к единственному человеку, которого знал — к Достоевскому, сидящему за сдвинутым столом напротив выхода. Официант отрезал ему кусок от поросенка, лежащего на серебряном подносе.
Заметив меня, смотрящий рынка распрямил спину, поднялся и вместо того, чтобы подозвать меня, как обязывает его положение, направился ко мне под внимательными взглядами коллег. Он шествовал неторопливо, с коньячным бокалом в руке, и широко улыбался.
Собравшиеся смолкали, поворачивали головы, видели меня и замирали, с любопытством тянули шеи.
— Господа! — радостно воскликнул Достоевский, подойдя ко мне и приобняв. — Позвольте вам представить героя вечера! Фартовый! Он пришел на турнир последним и получил тридцать третий номер, но вы все сегодня убедились — это парень номер один!
Достоевский, улыбаясь мне, начал медленно хлопать в ладоши. Собравшиеся оторвались от еды. Загромыхали отодвигаемые от столов стулья. Раздались аплодисменты — сперва вялые, но все более нарастающие. И вот уже все смотрят с восхищением, хлопают. Не мне хлопают, а потому что уважаемый Достали Мансурович не станет говорить за какого-то лоха с улицы. Если сам Достоевский такие слова о Фартовом говорит, значит, что-то в этом Фартовом есть.
Я же сделал и другой вывод: Достоевский в этой компании совсем не последний человек. Далеко не последний. И ворочает он делами покруче, чем какой-то городской рынок, а рынок — так, прикрытие.
Грохот и эхо аплодисментов, отражающееся от стен и потолка, достигли пика. Вот он, миг моего триумфа, ведь тут собралась вся теневая верхушка города. Я смотрел в их лица, не особо разыгрывая смущение, кивал, натянуто улыбался.
Достоевский приобнял меня за плечи и повел по залу. Восторженные крики и заливистый свист добавили еще больше децибелов, зазвенела посуда. Даже официанты, не выпуская подносов, смотрели на меня и притопывали.
И все же кое-что остался безучастным. Красавица в соболиной шубе, сидящая в другом конце зала, не хлопала. Заметив, что я на нее смотрю, девушка отвернулась и то ли вилкой, то ли щипцами принялась накладывать себе морских гадов. Я ухмыльнулся. Во-первых, потому что краснощекий папик не ухаживал за ней, а значит, есть надежда, что они не пара. А во-вторых, когда человеку все равно, он не ведет себя столь демонстративно.
Чего же ты хочешь, красавица? Ух ты! Соболиная красавица больше всего на свете сейчас мечтала поставить на место наглого безмозглого рубаку. Что ж, посмотрим-посмотрим.
Наконец мы сделали круг, и Достоевский усадил меня за стол — тот самый, за которым, когда мы появились, уже сидели самые влиятельные люди теневой стороны Лиловска. Причем — на единственный свободный стул.
Их было трое. Седовласый, сидящий напротив входа, казался главным в этой компании, но я ощутил, что он говорящая голова, а главный среди них — примерно сорокалетний азиат.
Третий, большеносый мужик с крашенными в черный цвет волосами, постоянно морщился и шмыгал носом.
Я прощупал каждого. Судя по тому, как мне были не рады, я понял: это организаторы мероприятия, потерявшие из-за меня деньги. Впрочем, досада их была не уровня «все пропало». Небольшие убытки, которые уже завтра отобьются.
Официант по кивку азиата резво приставил еще один стул. Усевшись рядом со мной, Достоевский сказал:
— Мы ненадолго, товарищи. Негоже сегодняшнему чемпиону стоять, когда все сидят.
Сидевшие за столом не ответили, но азиат сделал едва заметный кивок. Получив одобрение, Достоевский меня представил:
— Знакомьтесь, товарищи, это Саша.
Я решил разыграть сельского паренька-простофилю. Привстав, протянул руку азиату:
— Приятно познакомиться. Саша.
— Топаз, — буркнул азиат.
— Владимир Наумович, — сообщил седовласый.
— Товарищ Настин, — шмыгнув носом, сообщил крашеный.
Достоевский смотрел на это представление с некоторым изумлением. Видимо, под «знакомьтесь» подразумевалось, что они узнают мое имя, а их имена и без того всем известны. И очень похоже на то, что эта тройка — настоящий сплав власти, олигархии и криминала. Но кто из них кто?
«Топаз» — скорее всего кличка. Значит, вор. Не будет обычный приблатненный через губу с Достоевским разговаривать. Возможно, он одного уровня со смотрящим рынка, но скорее Достоевский даже ниже.
Владимир Наумович, судя по итальянскому костюму, кто-то из номенклатуры. Товарищ Настин… загадка. Так воры не представляются, да и фарца тоже. Он из властных структур?
Неловкое молчание, повисшее над столом, нарушил Достоевский:
— Кстати, фамилия у Саши боевая и говорящая — Нерушимый. Поэтому, думаю, прозвище Фартовый продержится недолго, тем более, что и фарта как такого у него сегодня
