привёз Борису письмо из дома. Прочитав его, Борис загрустил. До этого он два раза был в Шкотове –приезжал в контору за деньгами, но эти поездки были такими кратковременными, что времени зайти домой не оставалось, и он вынужден был, получив деньги, немедленно возвращаться в лес. В полученном же им письме Анна Николаевна сообщала ему о здоровье всех членов семьи, об успехах младших ребят, о том, что они скучают без своего Бобли, давала множество самых полезных советов по хозяйственным делам, даже передавала привет Демирскому, но ни слова не сказала о том, передала ли она письмо Кате, и как та на него отреагировала. Это-то и вызывало досаду Бориса.
Демирский уже несколько дней назад понял, что им с Борисом вдвоём на участке не справиться, нужен был ещё один человек. Он написал докладную об этом заведующему шкотовской конторой Дальлеса Борису Владимировичу Озьмидову, хотел было отправить это письмо с бухгалтером, но затем, заметив состояние Бориса и приписав его переутомлению, решил послать с письмом его. Поручил ему на словах достаточно убедительно обрисовать положение и просить помощи. Эта командировка позволяла Борису пробыть в Шкотове хотя бы сутки, а может быть и двое.
– Но не дольше, – предупредил Демирский, – а то я тут совсем зашьюсь.
Получив это распоряжение Демирского, Борис за 15 минут собрался в путь, но так как бухгалтера, не особенно торопившегося в Шкотово, нужно было ждать ещё часа два, Борис решил отправиться в путь пешком, на лыжах. Он рассчитывал, что даже в случае непредвиденных трудностей, если верить Мамонтову, эти 10–12 вёрст он сумеет преодолеть за каких-нибудь два часа, и будет в Шкотове раньше, чем бухгалтер отправится в путь. Демирский согласился с его доводами.
Вскоре Борис в своей кожаной куртке, под которой, по настоянию начальника, были надеты все имевшиеся рубахи, подпоясанный патронташем, с двустволкой за плечами, в сопровождении Мурзика, уже забирался на хребет, тянущийся к Шкотову, таща лыжи на плечах. А ещё через полчаса он уже скользил на них по чистому снегу, покрывавшему гребень хребта. Леса на нём почти не было, идти было легко, и через полтора часа Борис уже стоял на сопке, возвышавшейся над его бывшей школой, а спустя ещё полчаса он уже входил в свой дом.
День был ясный, морозный, и его братишки катались на санках с горки, спускавшейся к линии железной дороги, проходившей около их дома. Завидев старшего брата, они с ликующими криками бросились к нему. Конечно, в этом радостном шуме принял участие и Мурзик, это не осталось незамеченным дома – на крики и лай собаки вышла мама.
День этот приходился на воскресенье, и они с Демирским рассчитали так, что в контору Борис явится на следующий день, в понедельник, разрешит волнующий их вопрос и сразу же вернётся в лес.
Поздоровавшись с Борисом, Анна Николаевна как-то странно взглянула на него и, ничего не сказав, ушла обратно в дом. От ребят Борис узнал, что папы дома нет: он пошёл к Мищенко играть в преферанс.
Яков Матвеевич, выучившись этой игре во время сидения в окопах в Германскую, полюбил её, и хотя его жена и была ярой противницей любых карточных игр, сладить в этом вопросе с ним не смогла и вынуждена была не только иногда отпускать его развлечься у кого-нибудь из знакомых, но и время от времени принимать играющих даже у себя. Как-то незаметно, наблюдая за игроками, что ему иногда удавалось, выучился этой игре и Борис-большой.
Повозившись с ребятами около часа, Боря, сославшись на усталость, отправился домой. Ему не терпелось узнать, передала ли мама письмо и каков был ответ. Входя, он сразу спросил:
– Мама, ты отдала?
Анна Николаевна, сидевшая около окна и штопавшая какую-то вещь из ребячьей одежды, подняла голову и, грустно посмотрев на сына, сказала:
– Раздевайся, Боря, садись, поговорим!
Борис торопливо сбросил тужурку и, схватив табуретку, уселся на неё напротив матери. Та, продолжая свою работу, не поднимая от неё головы, стала говорить тихим голосом:
– Мне кажется, Борис, что ты всё это затеял зря! По-моему, она тебя не только не любит, но и вообще к тебе никакой симпатии не испытывает, я бы советовала тебе всё это бросить!
– Мама, да ты мне расскажи всё по порядку. Ты моё письмо-то Кате отдала?
– Ну, конечно, отдала! Вложила в какую-то книжку и на одной из перемен, подкараулив её на лестнице, отдала ей книгу. Поблизости никого не было, и я успела ей сказать: «Там письмо, ответ положи в эту же книгу, завтра мне книжку вернёшь». Катя смутилась, покраснела и даже, кажется, не хотела вообще брать от меня книгу, так что мне почти насильно пришлось всунуть её ей в руки. А на следующий день эту книгу в учительскую принесла Таня Неунылова и, отдавая мне её, при всех учителях довольно ехидно произнесла: «Вот, Анна Николаевна, Катя Пашкевич возвращает вам книжку, которую вы ей вчера давали, и просит передать, чтобы вы ей больше книг не приносили». Эту фразу слышали все учителя. Я, конечно, смутилась, вероятно, покраснела, сунула злосчастную книгу в портфель, что-то пробормотав в ответ, и поспешила выйти из учительской. Хотела было я сперва пробрать эту спесивую девчонку, да потом раздумала. Говори уж ты с ней сам, если ещё не совсем потерял голову, я в это дело больше вмешиваться не стану.
Выслушав рассказ матери, Борис удивился, обиделся и даже рассердился, он опустил голову и несколько минут молча рассматривал свои сапоги, затем повернулся к матери и почти машинально спросил:
– Ну а ответ-то какой-нибудь в книжке был?
– Какой ответ?!! В книжке не было ничего. Правда, твоего письма там тоже не было, но я теперь уж и не знаю, кто его взял, может быть, Катя вернула его обратно, а Неунылова (ты же знаешь её) вытащила его, и теперь над ним потешаются всем классом?..
Последнее предположение совсем доконало Бориса. Весь день он был как в воду опущенный. Однако, уже вечером, скрепя сердце и мысленно обещая себе даже не замечать Катю, если её увидит, он отправился в клуб, там было кино.
Придя туда и встретив в зале своих комсомольских друзей, Борис старался всеми силами не показать ни своего расстроенного состояния, ни своей тревоги, которую ему внушила мать по поводу пропажи его письма. Среди встреченных им ребят и девчат были и одноклассники Кати, но никто из них никаких шуток или едких замечаний о нём или о ней не отпускал. Борис мало-помалу успокоился, да и
