с лихвой оправдались.
Убедившись в том, что мои интересы никоим образом не найдут понимания ни в лаборатории, ни на факультете, я покинул ЛГУ. Шаг был весьма рискованным. Около двух лет мне не удавалось найти постоянной работы. Неожиданно я был приглашен на кафедру философии при Ленинградском научном центре Академии наук СССР для проведения совместно с поляками сравнительного исследования по теме: «Совмещение женщиной семейных и профессиональных ролей». С тех пор институт семьи и в самом деле становится одним из моих профессиональных интересов. И всё же желание исследовать проблему сексуальности меня не покидало. Я решил поступить в аспирантуру Института философии Академии наук в сектор «Новых форм труда и быта» (руководитель Г. В. Осипов). Сдав заранее все кандидатские экзамены и написав реферат «Куда ведет американская сексуальная революция?», я вручил документы в отдел аспирантуры. И с оптимистическим настроем ждал результата конкурса. Но не тут-то было. Реферат оценили как неудовлетворительный, а проблему — неактуальную. Такой пассаж меня не только не убил, но даже не отрезвил.
Вернувшись домой, подал документы в аспирантуру философского факультета Ленинградского государственного университета по кафедре «Исторического материализма». Но и здесь, прямо скажу, я не встретил понимания. Реферат, правда, профессор И.С. Кон оценил на «отлично». (Показательно, в со-искательском сочинении не было изменено ни одной запятой!). При зачислении декан факультета (он же заведующий интересовавшей меня кафедры) профессор В. П. Рожин как будто бы сказал: мы знаем увлечение Голода, он не может быть с его темой зачислен в аспирантуру. Согласно тем же источникам, ему возразила, отметив актуальность проблемы, его заместитель доцент С. Н. Иконникова. На что было заявлено: «Вот и возьмите его к себе на кафедру». Так я стал аспирантом-заочником кафедры «Этики и эстетики». Определенные трудности возникли в дальнейшем, скажем, вокруг назначения научного руководителя. Об этом конфликте неоднократно писал Кон (см., напр.: Кон 1997: 173—175), поэтому нет смысла на нем останавливаться. Казалось бы, всё более или менее благополучно завершилось. Однако мне не давали расслабиться. Еще до начала работы над диссертацией официальный «наставник» огорошил меня, заявив: «Исследовать проблему сексуальности будет интересно, но ее защитить вам никогда не удастся». И он не ошибся.
За время, отведенное для написания диссертационной работы, я не только успел проанализировать литературные источники, но и собрать столь желанный эмпирический материал. В те годы, надо сказать, размножение вопросника и опрос могли быть осуществлены исключительно нелегитимно. Детали сегодня не так интересны, хотя об одном нельзя не напомнить. На протяжении всего цикла подготовки и проведения опроса мне помогали, рискуя, многие люди, причем с таким энтузиазмом (конечно, об оплате даже не возникало и речи), которого в настоящее время невозможно себе даже представить.
Весной 1968 года точно в срок прошла предварительная апробация моей диссертационной работы «Социологические проблемы сексуальной морали» на заседании кафедры «Этики и эстетики». В результате обсуждения она была рекомендована к защите на Диссертационном совете философского факультета ЛГУ. К вящему сожалению, техническая процедура (подготовка документов, написание и размножение автореферата и т. п.) затянулась надолго. И тем не менее к лету казалось, что всё в полном ажуре — дано в газету объявление о защите, разослан автореферат (см.: Голод 19686), получены отзывы{25}. Мало того, предполагалось извлечь из вынужденной задержки пользу. Думалось: так как обязательный экземпляр автореферата попадет в обком КПСС в период массовых отпусков, то тем самым возрастет вероятность того, что он останется никем не замеченным. Реальность преподнесла злую шутку. Наступил последний месяц лета — август, и подтвердилось расхожее мнение о сопряженности политики и сексуальности. В Праге расстреляли восставших либералов, в Ленинграде инструктор указанного органа не только «отловил» автореферат, но и взял его домой для совместного с женою штудирования. В результате всё завертелось, и круговерть не проходила многие годы. Рассыпали в «Вечернем Ленинграде» набор объявления о публичной защите, приостановили «до особого распоряжения» саму процедуру (она была намечена на 24 октября), из большого Ученого совета ЛГУ затребовали в обком экземпляр диссертации, на августовском городском совещании преподавателей общественных наук в докладе секретаря обкома было строго указано философскому факультету на его идеологический просчет, а и. о. заведующему кафедры «Этики и эстетики» вынесли выговор. Но самое удивительное: никто из работников аппарата не был в состоянии членораздельно сформулировать претензии к соискателю. Когда начался учебный год и я попытался выяснить у декана факультета (он же председатель Ученого совета), что мне инкриминируется, в ответ услышал жалкий лепет: много ссылок на А. Коллонтай, Ф. Энгельс цитируется не по Собранию сочинений, автореферат отпечатан небрежно. Через месяц я обратился к декану вторично за уяснением судьбы кандидатской работы, услышал в ответ: «Надо ждать». На мой риторический вопрос: «Мне что, забрать диссертацию?» он с облегчением заметил: «Это был бы самый лучший вариант». Спустя неделю-другую я так и сделал. Показательно, из тиража автореферата в 250 экземпляров мне не вернули ни одного.
По наивности, решил попытать счастья в Москве, обратившись в Институт конкретных социальных исследований АН СССР (ИКСИ). Летом 1969 года прошло предварительное обсуждение диссертационной работы в Ленинградских секторах этого института. Соответственно был написан новый автореферат (см.: Голод 1969а). В марте 1970 года в «Вечерней Москве» появилось объявление о назначении защиты на 27-е.
Ленинградский обком КПСС не переставал тщательно отслеживать все мои действия, направленные на защиту исследования; более того, теперь с ним солидаризировался ЦК комсомола. Научную работу срочно затребовали (не без пособничества сотрудников секретариата Ученого совета ИКСИ){26} в комсомольский бастион. Первый секретарь ЦК ВЛКСМ заявил, что диссертация Голода — «идеологическая диверсия против советской молодежи», и если дирекция института защиту не отменит, то он будет жаловаться в ЦК партии. Окрик возымел действие — беззаконие восторжествовало.
Перед самым заседанием Ученого совета, когда уже до отказа заполнился конференц-зал, ко мне в коридоре подошел один из моих официальных оппонентов — В. А. Ядов и от своего имени, а также по поручению дирекции ИКСИ попросил отложить защиту «по болезни». В противном случае, утверждал он, меня просто провалят, ибо при ином исходе дела могут закрыть институт, который, разумеется, для матери-истории более ценен. Я согласился «заболеть» при одном условии: когда через полгода будет представлено новое исследование, то дирекция обязуется не препятствовать его защите. На том и порешили.
Не секрет: защиту нетрудно отменить, но от проблемы, в конечном счете, не уйти. За то время, пока длилась
