своего любимого конька – чувство собственной важности. Как будто до тебя вообще ничего не дошло.
С древними видящими произошло в точности то же самое. Они легко шли на поводу у эмоциональной реакции. Когда же дело доходило до понимания того, что они видели, они оказывались бессильны. Понимание требует трезвой уравновешенности, а не эмоциональности. Так что берегись того, кто готов рыдать от избытка чувств, когда ему кажется, что он осознал нечто важное. Его осознание – пустышка, ибо на самом деле он не понимает ровным счетом ничего.
– Путь знания таит в себе немыслимые опасности для того, кто пытается следовать по нему, не вооружившись трезвым пониманием, – продолжал дон Хуан. – Я выстраиваю теорию осознания, располагая истины в определенном порядке – так, чтобы они могли послужить тебе картой, в правильности которой тебе предстоит убедиться на собственном опыте с помощью видения. Но не зрения. Глаза здесь ни при чем.
Последовала долгая пауза. Он внимательно смотрел на меня, определенно ожидая вопроса.
– Все делают эту ошибку. Все думают, что видение связано с глазами, – произнес он. – Однако не следует удивляться тому, что после стольких лет ты так и не понял – видение не имеет отношения к функции глаз. Это – нормально, такой ошибки не избегает практически никто.
– Так что же такое видение? – спросил я.
Дон Хуан ответил, что видение – это настройка. Я напомнил ему: не так давно он утверждал, что настройкой является восприятие. Он объяснил, что настройка тех эманаций, которые используются в повседневной жизни, дает восприятие обычного мира. Видение же обусловлено настройкой тех эманаций, которые обычно не задействованы. По словам дона Хуана, я видел бесчисленное множество раз, однако мне ни разу не пришло в голову абстрагироваться от зрения. Меня все время вводил в заблуждение сам термин «видение», а также описание этого явления.
– Когда видящий видит, то нечто как бы объясняет ему все, что происходит по мере того, как в зону настройки попадают все новые и новые эманации, – продолжал дон Хуан. – Он слышит голос, говорящий ему на ухо, что есть что. Если голоса нет, то происходящее с видящим не является видением.
После непродолжительной паузы дон Хуан снова заговорил о голосе видения. Он отметил, что полагать, будто видение есть слышание, – тоже ошибка, поскольку в действительности видение – нечто неизмеримо большее. Однако видящие выбрали звук в качестве критерия, позволяющего определить, имеет место новая настройка или нет.
Голос видения дон Хуан назвал вещью наиболее загадочной и необъяснимой.
– Лично я пришел к выводу, – говорил он, – что голос видения присущ только человеку. Только человек пользуется речью. Может быть, в этом дело. Древние видящие считали, что голос этот принадлежит некоторому сверхмогущественному существу, связанному с человечеством сокровенными и очень тесными узами. Они считали, что это существо – защитник человека. Для новых видящих голос видения – нечто совершенно непостижимое. Новые видящие говорят, что это свечение осознания играет на эманациях Орла, как арфист играет на арфе.
Дать более подробные объяснения по данному вопросу дон Хуан наотрез отказался. Отказ свой он аргументировал тем, что по мере изложения им теории мне все станет ясно.
Пока дон Хуан говорил, мое сосредоточение было настолько полным, что я даже не заметил, как мы сели за стол. Я не помнил, кто что делал, и, только когда дон Хуан замолчал, заметил, что его тарелка жаркого уже почти пуста.
Хенаро смотрел на меня с лучезарной улыбкой. Моя тарелка стояла передо мной. И она тоже была пуста. И только остатки жаркого в ней говорили о том, что я, похоже, только что закончил есть. Но я не помнил, как ел. Однако я не помнил и того, как подошел к столу и сел.
– Ну как жаркое? Понравилось? – спросил у меня Хенаро, глядя куда-то вдаль.
Я ответил, что понравилось. Мне не хотелось показывать, что у меня проблемы с памятью.
– А как по мне – слишком уж много перца, – сказал Хенаро. – А ты обычно не ешь острого, вот я и забеспокоился, как бы чего не вышло. Напрасно ты две порции умял. Похоже, степень твоего свинства чуточку возрастает, когда ты находишься в состоянии повышенного осознания, а?
Я признал, что он, вероятно, прав. Он налил мне большущую кружку воды и велел запить жаркое, чтобы не так пекло в горле. Я с жадностью влил в себя всю воду, после чего они оба взвыли от хохота.
И тут я вдруг осознал, что происходит. Это была не догадка, но какое-то почти физическое ощущение. Нечто прямо перед моими глазами с чем-то совпало, и совпадение это словно ударило меня вспышкой желтоватого света. Я знал, что Хенаро шутит. Я не ел вовсе. Я был настолько погружен в объяснения дона Хуана, что забыл обо всем на свете. А из тарелки, стоявшей передо мной, ел Хенаро.
После ужина дон Хуан продолжил рассказ о свечении осознания. Хенаро сидел рядом со мной и слушал с таким видом, словно все это было для него полным откровением.
Дон Хуан сказал, что эманации, находящиеся вне коконов живых существ, называют «большими эманациями». Давление, которое они оказывают на кокон, одинаково для всех живых существ. Но результаты этого давления различны, поскольку реакция коконов на него бесконечно разнообразна.
– И теперь, – продолжал дон Хуан, – когда видящий видит, как давление больших эманаций обрушивается на вечно движущиеся текучие эманации внутри кокона и заставляет их остановиться, замереть, он знает: это момент фиксации светящегося существа осознанием.
Само по себе выражение «большие эманации обрушиваются на эманации внутри кокона, заставляя их замереть» не означает ничего, кроме того, что видящий видит нечто, смысл чего он знает без тени сомнения. Это значит, что голос видения сообщил видящему: эманации внутри кокона замерли в полной неподвижности в результате совпадения с некоторыми из внешних эманаций.
Естественно, видящие считают, что осознание всегда приходит извне и что истинная тайна – вне нас. Итак, большие эманации фиксируют эманации внутри кокона. Истинное осознание состоит в том, чтобы позволить фиксирующим эманациям слиться с теми, которые находятся внутри нас. И если нам удается сделать так, чтобы это произошло, мы становимся такими, каковы мы в действительности, – текучими, неизменно движущимися, вечными.
Дон Хуан замолчал. Его глаза ярко сияли. Казалось, они смотрели на меня откуда-то с огромной глубины. У меня было такое ощущение, что каждый из его глаз – отдельная, совершенно независимая точка света. Мгновение он боролся с невидимой силой, с огнем, возникшим изнутри, чтобы его поглотить. Потом все прошло, и он
