популярной американской валютой, напрочь вытеснившей из России родимые «деревянные».
– Бросать гранату будете в яму, – подполковник потыкал рукою в пространство. – Вон туда… Видите яму?
Метрах в двадцати от бетонного барьера в земле была вырыта широкая яма. Промахнуться, не попасть в нее было невозможно. Хотя народ бывал у подполковника всякий – земля вокруг ямы была рябой от мелких воронок.
Спецназовцы молчали.
– Видите яму? – повторил вопрос подполковник.
Не увидеть эту силосную траншею мог только слепой.
– Товарищ подполковник, я этой ямы не вижу, – неожиданно послышался голос Проценко.
Подполковник был мужественным человеком, он ко всяким вопросам привык, проглотил и этот вопрос, похрюкал в кулак и повернулся к Проценко. Вновь похрюкал в кулак – хрюканье на этот раз было смущенным.
– Извините, – пробормотал подполковник.
Перед ним стоял здоровенный амбал с широким тупым лицом и косыми, сведенными к самой переносице глазами.
– Извините, – еще раз смущенно пробормотал подполковник, – сейчас я покажу яму. – Предупредил: – Предохранительные кольца, когда выдернете чеку и произведете бросание гранаты, – опять «бросание гранаты» – вы должны будете сдать мне. Лично в руки. Для отчета. Понятно?
Он обошел барьер сбоку и неспешно двинулся к яме, – специально показывать для косых, где она находится. Не то швырнет этот циклоп гранату себе под ноги, либо того хуже – под ноги подполковнику, старшему офицеру. И набирают же в армию каких-то недоделков! Он удрученно покрутил головой.
Проценко не сдержался, хмыкнул:
– А ведь действительно для меня, несообразительного, увечного, собирается показать, где находится яма.
– Собирается, – подтвердил Токарев.
Подполковник красноречиво потыкал рукой в сторону ямы, что-то произнес, но слова его не дошли до группы – они унеслись в горбатое, покрытое чахлым желтеющим березняком поле – ветер дул в ту сторону.
– Фокус природы, – сказал Петраков, – мы подполковника не слышим совсем, он же нас слышит, будто мы пьем водку у его ног.
– Это и хорошо, – Проценко рассмеялся, – надоела мне эта учеба! – Редкостная способность придавать своему лицу дурацкое косоглазое выражение не подвела Проценко и в этот раз. Он вздохнул, подкинул гранату в руке, потом подцепил пальцем предохранительное кольцо и резко дернул его.
Раздался громкий щелчок. Не услышать его было нельзя. И подполковник его услышал, ветер буквально вдул целиком ему в уши, – стремительно развернулся на одной ноге.
Следом раздались еще три громких щелчка – чеки одним слаженным движением, друг за другом, выдернули Петраков, Семеркин и Токарев.
– Подпол, беги! – предупреждающе выкрикнул Проценко.
Подпрыгнув легко и прыжком этим словно бы сбросив годы и вес, подполковник резво понесся к бетонному барьеру.
В яму тем временем, кучно, стукаясь друг о друга, шлепнулись четыре гранаты.
Подполковник перелетел через бетонную заплотку, колобком покатился по земле. Грохнул один взрыв, за ним – еще один, строенный, сильный. Земля дрогнула под ногами спецназовцев.
Проценко попытался лихо щелкнуть подошвами кроссовок, звук получился резиновый, мокрый, задавленный, но это капитана не смутило и он, вновь сведя к носу глаза, разом превращаясь в деревенского дурачка, протянул подполковнику чеку:
– Вот, вы колечко просили сдать.
Следом протянули свои «колечки» еще трое спецназовцев.
Подполковник сидел на земле и ошалело крутил головой. Петраков глянул на «икарус» – как там начальство, не вздумает ли намылить им шеи? Петрович, прикрывшись развернутой «Красной Звездой», уютно дремал на сидении. На происходящее он не обращал никакого внимания. Гранатометание – не стрельба, это не по его части.
Темное недоброе небо неожиданно раздвинулось, в задымленный прогал между облаками заглянуло солнце, посмотрело сверху вниз – белесое, холодное, чужое, в следующий миг передвинулось малость по небу и скрылось за плотной ватной стенкой наволочи. По земле проворно побежала печальная светлая тень, нырнула в лесок, призрачно осветила стволы деревьев, растворилась в ущербной редине – недолго смотрело солнце на людей, недолго бежала по земле светлая тень, веселя души, а и этой малой малости хватило чтобы обстановка разрядилась, сделалось теплее и легче. Подполковник перестал крутить головой, поднялся с земли, сунул руку Проценко:
– Держи, кривоглазый! Проучил меня на пять с плюсом.
Проценко с чувством пожал руку подполковника.
– Держи! – подполковник подал руку Петракову. – Не будем дуться друг на друга.
Нормальный мужик оказался подполковник, без комплексов и злобы, все понимающий – понял, кто такие эти люди, решил все свести к шутке… Пожал руки Семеркину и Токареву. Разошлись, не имея друг к другу никаких претензий. Будто опытные дипломаты, у которых над головой никогда не сгущаются тучи и они не знают слова «нет».
Около телефона-автомата было пусто. Петраков подошел к нему, взялся за трубку, увидел свою руку со стороны – жилистую смуглую, в белой сечке старых порезов, неожиданно ставшую нерешительной – ни он себя сам, ни товарищи никогда не видели его нерешительным, и это вызвало у Петракова чувство некой странной жалости к самому себе… Но то было дело, война, ситуации, когда выигрывал тот, кто на несколько мгновений раньше нажимал на спусковой крючок, там даже воздух был другой, а здесь – мир, здесь если и идет война, то только под ковром, ведут ее, как правило, неприличные человеки с человеками еще более неприличными… Всякий солдат чувствует себя на такой войне чужим.
Поэтому и теряются разные увешанные орденами люди среди множества ООО, АО, ИЧП, ООП и прочих контор и конторок, которых расплодилось на усталой земле видимо-невидимо, хоть косой коси. И дома солдаты теряются. Они умеют воевать там, где «или грудь в крестах, или голова в кустах», и совсем не умеют воевать здесь, в мире свар, подсиживаний, интриг.
Петракову казалось, что иногда он совсем не понимает Ирину, словно бы они живут в разных измерениях, она в одном, он в другом, каком-то марсианском, либо того хуже – в ушедшем времени, он не может вызвать у нее ответного взгляда, исполненного теплоты, заботы, не может вызвать ответного нежного жеста, иногда даже простую улыбку, и ту не может вызвать, вот ведь как – лицо Иркино всякий раз, когда она видит мужа, делается деревянным.
Как-то раз, находясь в церкви, Петраков увидел необычную икону, на которой в золотом сиянии была изображена Божья Матерь с воткнутыми в нее стрелами. Он стоял и не мог понять: как это так, в живое тело Божьей Матери воткнуты стрелы! Кто это сделал?
Старушка в черном сатиновом платке, повязанном низко, по самые брови, заметив, что посетитель очень уж заинтересовался необычным изображением, пояснила:
– Самая нужная в доме икона. Называется «Семистрельная».
– От чего она?
– Не от чего, а для чего. Чтобы молиться. Икона эта приносит мир в дом. Если жена и муж ругаются – перестают ругаться.
– Когда ругаются муж и жена – это самое последнее дело, – неожиданно произнес Петраков.
Старушка внимательно посмотрела на него.
– А вам, молодой человек, эта икона в доме просто необходима.
В церковном ларьке продавали «Семистрельную» трех размеров, Петраков мог купить большую икону, но побоялся –
