– Нет никаких вопросов, Олеся Денисовна. И Вы можете быть свободны. Тем более Вас ждут, – сладким голосом выводит она.
А глаза ее говорят совсем другое. " Держись подальше, Олеся. Как можно дальше. Влад мой'.
Они исчезают из кабинета. А я некоторое время сижу на стуле. Вроде бы и надо выйти к бывшему мужу. А вроде бы... Я ему ничего не должна.
Собравшись с силами выхожу на улицу. На стоянке замечаю машину Саввы. Подхожу.
Он выходит ко мне, не дождавшись, что я сяду в салон. Я не планирую с ним никуда ехать. Вообще ничего с ним не планирую.
– Олесь, я... – спотыкается, начиная походить на живого человека, – Я был не прав во всей этой ситуации. Поступил как последняя сволочь.
"Ты и есть – последняя сволочь", – шепчет тихий голос внутри.
– Но ты... Ты должна меня понять. Со мной словно затмение случилось. Мозг отключился.
"Ага, ага! Мозг отключился, член включился. Все как всегда", – продолжает шептать голос.
– Прости меня, – выпаливает он неожиданно, – Я тебя люблю.
То есть как неожиданно. Я, конечно, понимала, к чему он ведет разговор. Но всё равно... Сколько же наглости у человека?!
Он делает попытку приблизиться, протягивает руку, чтобы коснуться.
Резко разрываю между нами расстояние.
– Не надо меня трогать.
Савва чуть напрягается, но продолжает свою пламенную речь.
– Лесь, поехали домой? – в его тоне просящие нотки, – Давай заберем Матвея и вернемся. Мне без вас плохо. Ну, что ты забыла в этой Москве?
На секунду сказочное слово "домой" воскрешает воспоминание про тепло и уют. И даже вдруг вспыхивает трусливое " может быть". Но я гляжу в такое знакомое лицо и понимаю, что ни ради дома, ни ради чего-то еще я не буду терпеть рядом с собой его. Не смогу. Он мне омерзителен. Позволить ему прикоснуться все равно, что облизать червя.
– Разнообразие, – произношу четко и громко.
– Что? – он все равно переспрашивает.
– Ты спросил, что я забыла в Москве. Отвечаю, здесь богатый выбор. Всего.
Лицо бывшего каменеет. Почти как у Холодова.
– Ты... У тебя кто-то появился?
Он с трудом сегодня понимает, что я ему говорю.
– Знаешь, я тоже решила, что глупо ограничиваться кем-то одним. Тем более, когда есть столько возможностей.
– Врешь! – рыкает он чересчур громко.
– Почему ты так думаешь? Ты же знаешь, я люблю потрахаться. А тут мужики и поинтересней, и побагаче. Так что борщи варить и котлеты жарить придется научить твою Машу или Глашу.
– Тыыыы, – это слово вырывается со свистом.
Белов делает ко мне шаг. Вся его поза несет угрозу.
– Пошел вон. И больше здесь не появляйся.
Все-таки перейти к открытой агрессии он не решается.
– Приползешь еще! – выкрикивает, садясь в свой шикарный автомобиль.
Взвигивают колеса, машина трогается с места. Потом резко сдает назад. Почти на меня. И под ноги мне вышвыривают цветы, которые бордово-зелеными пятнами рассыпаются на белом снегу. Разглядываю их какое-то время, ни о чем не думая. Затем носком сапога отшвыриваю ближайший цветок.
Ничего у меня с этим человеком никогда не будет.
Он не оправдал моих надежд.
И этого я ему не прощу.
– Ты – безжалостная, – слышу вдруг красивый голос.
Я Влада даже не заметила. Давно он тут? Хотя какая разница?
– А ты – разве не такой? – решаюсь произнести вслух то, что думаю.
Он молчит.
Осматриваю в последний раз замерзающие цветы и иду к метро.
Холодов меня не останавливает.
Хватит на сегодня драм.
Глава 7Матвей
В свете фонарей наблюдаю, как Артем, Харитон и Борис о чем-то оживленно разговаривают недалеко от входа в ночной клуб. Смеются. Молодые, беззаботные. С модными стрижками, в брендовых шмотках, с дорогими телефонами, с карманами, набитыми деньгами.
И вспоминаю хрупкую девочку с пакетом с лекарствами и с синяком на поллица, трясущуюся у палаты бабушки, которой стало плохо, когда она увидела внучку, пришедшую со школы.
Вспоминаю и задаю в который раз себе вопрос – что за сука эта жизнь? Почему так?
Не то, чтобы жду на него ответ. Знаю, его не будет.
Но в такие моменты очень хочу его услышать от кого-то более взрослого и более умного.
Мне везет. Артем и Харитон садятся в подъехавшую тачку, а Борис остается. Подъезжаю к нему ближе, натягиваю капюшон толстовки на голову так, чтобы не было видно лица. Не торопясь, выхожу из машины.
Он выбрасывает окурок в сторону. На меня не обращает никакого внимания. Кто и что может ему сделать? Кто осмелится? Полная уверенность в собственной неприкасаемости служит ему плохую службу, потому что поравнявшись с ним, я провожу удушающий. И заталкиваю бессознательное тело в неброскую " Приору", которой и делать у этого клуба нечего.
Никто не заметил, что произошло. А если и заметил, то благоразумно промолчал. Вот она – одна из граней человека – равнодушие. Не вмешиваться в то, что тебя не касается. Не зашищать слабых, не отстаивать справедливость. Быть как все.
Сажусь на водительское место, трогаюсь с места, отъезжаю в какой-то темный переулок и связываю свою добычу. Он еще не очнулся. Да пока и не надо. Покидаю пределы Москвы. Сегодня Крещение, и моя потрепанная машина не вызывает особого интереса у полицейских. Они устали. Им надоели новогодние праздники, пьяные дебоши. Люди, очевидно, тоже. Мне это на руку.
Доезжаю до съезда к водоему. Про это место узнал несколько дней назад. Здесь тихо и никого нет. Только зима, ночь, мороз и снег. Вылезаю из теплого салона. Иду к воде и разбиваю тонкий лёд на подготовленной заранее проруби. В ночи громко раздается хруст снега под ногами, когда возвращаюсь обратно к машине.
Борька очнулся. Узнал меня и решил, что все это – шутка.
– Белов, ты охуел?
Губы сами собой расползаются в ухмылку, обнажая крепкие зубы.
– Не-а. Это ты и тебе подобные охуели. С чего ты решил, что сможешь безнаказанно издеваться над другими и тебе за это ничего не будет? Из-за папы?
Борька тоже лыбится.
– А чё ты мне сделаешь? Ну, чё? Чё ты можешь?
Вот это он зря. Те границы, за которые я не смогу зайти, мне пока самому не известны. В жизни меня тормозят от края две вещи – это мать и страх. Страх не того, что мне придется отвечать за то, что натворил, а страх перестать быть человеком. Потому что знаю за собой – могу сорваться. А потом, как бы не хотелось, обратно уже не встать. Даже на то место, откуда упал.
