раз двадцать спросил, всё ли нормально. Я в итоге не выдержал и сказал, просто чтобы его заткнуть:
– А что ты там про звёзды болтал? Чушь какую-то.
Он так покраснел – ну просто до синевы практически – и давай мямлить:
– Да так, ничего особенного.
Тут я уже на него натурально наехал. Говорю:
– Ты вообще разговаривать умеешь? Или только мычать?
Странно, но это как будто подействовало. Потому что он тут же чётко сказал:
– Умею. Я просто крови боюсь.
И ещё такое лицо сделал! Как будто они с Исааком родственники. Ну, по маньяческой линии. Заявил:
– Просто я когда кровь вижу, у меня сразу в ушах звенит, а перед глазами – темнота и только звёздочки: вжих-вжих.
Вот это «вжих-вжих», клянусь, он ещё в руках покрутил, как фонарики.
Я, естественно, ему сразу справку выписал: «Звёздочки, значит? Обалдеть! Звездочёт хренов».
Мы как раз к какому-то подъезду свернули, и я подумал, что, наверное, всё – пришёл конец моим мучениям.
И точно. Он звякнул ключами и сообщил:
– Ну всё, пришли.
– Аллилуйя, – сказал я.
А что тут ещё скажешь? ||
▶ Звездочёт, хах! Но вообще, конечно, странно. Потому что я с людьми по жизни плохо уживаюсь. Не могу находиться в длительном контакте – сразу напрягаюсь. А если ещё и не знаешь, о чём поговорить, так вообще беда. Но с этим было иначе.
Я вроде и не знал, о чём с ним говорить. Ну серьёзно, О ЧЁМ… С НИМ… ГОВОРИТЬ?
Но мне и не пришлось догадываться. Потому что молчать оказалось удобнее. Как будто это самое естественное состояние в мире: ехать в одном лифте с чучелом и молчать. Так мы и ехали.
А он вдруг сказал:
– Ты не бойся, у меня дома никого нет. Все на работе.
А я подумал: с чего мне бояться? Я, может, только для того и шёл, чтобы «всех» увидеть. Посмотреть, что там за семейка Аддамс[18]. ||
▶ Да уж, посмотрел! Первое, что я увидел на входе в квартиру, были рога. Я встал как столб, прямо на пороге, и стоял так довольно долго. Просто смотрел, как они висят на стене вместо часов с кукушкой. У меня, помню, ещё в голове пронеслось: «Ай да Гера. Провидец, ну!» В плане рогов этих. Как я сразу про Аддамс догадался?
Я ещё хотел пошутить. Спросить – а где рука? Но решил не нарываться. Мало ли, вдруг она только и ждёт, чтобы о ней вспомнили.
А Столяров, наверное, заметил, как я на эти рога вытаращился, и давай меня успокаивать. Мол, не пугайся! Они оленьи. Папа охотой занимается.
Хорошенькое дельце – оленьи. Как будто это может утешить. В общем, я не удержался и выдал так, презрительно:
– А я думал, это вы с Малефисенты[19] скальп сняли.
Потому что на самом деле я такого вообще не понимаю. Как это можно – взять и живое доказательство убийства на стену повесить? Хоть бы постыдились!
А этот сразу стал красный как рак и давай оправдываться. Дескать, я на них тоже смотреть не могу.
Не знаю. Может, он и сам не рад такому папаше. Хотя кто сказал, что его проблемы должны меня волновать?
Собственно, на этой высокой ноте я и развернулся, чтобы уйти, но чучельник преградил мне дорогу. И сразу с предложением:
– Хочешь чего-нибудь? У меня суп есть.
Понятно, что никакой суп я бы в жизни есть не стал. Мало ли что там в нём плавает – с таким-то семейством? Но Григорий так на меня смотрел… Вроде как умоляюще. Пришлось согласиться на сок.
Он потом прокричал мне с кухни:
– Ещё кола есть, если хочешь.
Но я сказал, что колу не пью, потому что в ней сахара тонна. И зубы портятся. А у меня, знаете ли, каждый зуб – на вес золота. Понятно, Овечкина[20] в случае чего тоже никто не отменял. Но с зубами всё же как-то спокойнее.
В общем, пока он там гремел стаканами, я бродил по квартире и крутил головой как сумасшедший. Хоромы у них, конечно, странные. Каким-то барахлом завалены от пола до потолка. Журналами, книгами, картинами. Реально ступить негде.
Я спросил как бы между прочим:
– У вас здесь что, музей подпольный?
А он как грохнет чем-то. Похоже, стакан разбил. Небось, испугался, что я на них в налоговую настучу. И таким дрожащим голоском:
– Это из маминой лаборатории.
Я сразу успокоился. Нет, ну понятно же всё – раз мама ученый.
А потом оказалось, что и бабушка тоже. Она у него, видите ли, в институте преподаёт. Химию!
Я подумал: «Несчастный человек». И сел на диван – ждать обещанного сока. Потом, когда он явился со стаканами, вдруг вспомнил про его руку и зачем-то предложил в аптеку сгонять, за лекарствами. У меня это чисто рефлекторно вырвалось. Я привык. Ну, из-за бабули. А он опять – в краску. Говорит:
– Да ну. Там же ничего серьёзного, царапина просто. Думаешь, иначе нас бы одних отпустили?
Я снова подумал: «Ой, да кому ты там нужен!» – и вновь собрался уходить. Хотя вот тот его синяк на лбу – там уж точно была не царапина. Поэтому я не ушёл, а сказал:
– Синяк надо бадягой мазать. Хорошо помогает.
Ну, я по хоккею знаю.
А он как завопит:
– Точно! Бадяга! У нас в аптечке есть.
Я, честно, даже не удивился. Чтобы у такого недотёпы да бадяги в доме не было!
А он опять:
– Ты пока посиди, ладно? Хочешь, вон фотографии посмотри.
Я даже пикнуть не успел, как он уже всучил мне альбом в какой-то жуткий цветочек, а сам убежал в ванную – бадяжиться. Пришлось, так сказать, отдаться на волю течения. Я ещё так покорно вздохнул, дескать: «Ну хоть на цветочки посмотрю», – и стал листать альбом. И всё думал: «Первобытный век какой-то!»
А потом увидел её.
Сначала вообще подумал, что это открытка. А потом стал листать и понял, что нет. Она же там везде была, на каждой странице. Худенькая такая, ещё малышка, но уже красивая. А волосы – вообще огонь. Не в том плане, что обалденные, хотя и это, конечно, тоже. Просто рыжие.
Я, если честно, к детям так себе отношусь. Ну если совсем коротышки – тогда, конечно, да. Там нельзя не умилиться. Но вот таких, как она, – уже не ребёнок, но ещё и не взрослая – этих я обычно вообще не воспринимаю. А
