– Сдавайте оружие, заказывайте билеты в Лондон, – подытожил Слейд.
Вечером того же дня полковник Лысенко вылетел в Мюнхен под именем Вилли Хайдена, а оттуда – в Москву, под собственной фамилией. Прямо из аэропорта он направился к генералу Курбатову.
– Вы превосходно справились с заданием, полковник, – одобрительно кивнул генерал. – Виртуозная работа. Итак, стилет в Москве. Жаль, что имя человека не прозвучало. Но что же, теперь мы подождем мистера Слейда, и он приведет нас к стилету. Он сыграл-таки на нашей стороне, как мы и задумали.
– Все те же. Ждите Слейда, ведите его…
– А зачем она вам? В Каире вы не сплоховали, а там было потруднее. В критической ситуации, если таковая случится, подключим кого-нибудь. А пока… Чем меньше посвященных, тем лучше.
– А если прибудет не Слейд? Для него слишком простая миссия.
– Об этом запросим Леди Джейн. Но думаю, приедет сам, он ничего не бросает на полпути… Итак, с момента прибытия Слейда, – продолжал Курбатов, – связь со мной держите по мере необходимости. Не напрягайтесь и не зарывайтесь, дело-то действительно простое.
Лысенко покосился на генерала, однако промолчал.
18
Соперничество – не редкость в мире ученых, и такое положение дел иногда подстегивает ход научных изысканий, а иногда тормозит, как в случае с Дэвидом Сэйлом и Ильей Левандовским. Папирус, над которым корпел англичанин, не был единственным в своем роде. В России египтолог Левандовский бился над расшифровкой текстов, составленных тем же криптографическим жреческим письмом. Если бы оба ученых сообщали о своих исследованиях в открытых публикациях или в Интернете, они давно нашли бы друг друга, объединили материалы и усилия и гораздо быстрее добились бы успеха. Но жажда приоритета заставляла как Сэйла, так и Левандовского не афишировать свою работу.
В отличие от Сэйла, Левандовский не приобрел свои свитки в Египте. Когда-то они принадлежали одному из его предков, известному российскому историку, философу и писателю, а как попали к тому – сейчас уж не установишь. Папирусы передавались в семье Левандовских по наследству, и еще в детстве у Ильи, чьим кумиром был Генрих Шлиман, зародилась мечта прочесть их. Эта романтическая устремленность с годами превратилась в осознанную цель ученого.
Папирусы, имевшиеся в распоряжении Левандовского, содержали значительно больше текста, нежели свиток Дэвида Сэйла, что облегчало работу, хотя ни в коей мере не сводило на нет бесчисленные трудности. И все же Левандовский кое-чего добился. Он уже знал, что один из папирусов является секретным донесением о кровавых событиях восстания земледельцев в 1750 году до новой эры, и упорно трудился над расшифровкой другого свитка.
Но этим солнечным воскресным утром Илья Левандовский не испытывал ни малейшего желания работать. Ему хотелось посвятить отдыху целый день, хотелось побродить по Арбату, зайти в любимый Пушкинский музей…
Когда Левандовский, сидя за утренним чаем, предавался грезам о предстоящем чудесном дне, в дверь позвонили. Илья Владимирович вышел в прихожую, глянул в глазок, затем открыл.
– Привет, Илья Муромец! – загремел на всю квартиру веселый голос. – Если ты скажешь, что я помешал, спущу с лестницы.
– Да нет, Миша, – улыбнулся Левандовский, пожимая гостю руку. – Сегодня я сачкую.
– О'кей, посачкуем вместе. – Костров сразу направился в кухню. – Ага, тут и чаек… Наливай!
Старый приятель Ильи Левандовского Михаил Игнатьевич Костров – бывший боксер, бывший инженер, бывший кооператор и еще бессчетное число раз «бывший» – занимался весьма своеобразным бизнесом. Как только у российских граждан появилась возможность свободно разъезжать по всему свету, Костров зачастил в Египет, признанную археологическую мекку. Там он скупал поддельные (высокого качества), реже подлинные древности, вывозил их в Москву, изобретательно обманывая таможенников, и перепродавал – как правило, знакомым коллекционерам.
Из последней поездки Михаил Игнатьевич привез меньше, чем обычно. Мало что попадалось – ведь на откровенно грубых подделках, коими переполнены лавчонки Каира, бизнеса не получится. Но одно приобретение взволновало его – купленный вместе с другими предметами бронзовый стилет со змеей на рукоятке. Лезвие стилета украшали изумительные миниатюрные изображения фараона на троне, богинь-охранительниц. Не обладавший систематической научной подготовкой Костров интуитивно чувствовал: перед ним действительно стоящая вещь, на которой можно неплохо заработать.
Благополучно вернувшись в Москву, Костров поспешил к Левандовскому. Илья Владимирович порой консультировал приятеля, принимая его за бескорыстного коллекционера. Научная значимость привозимых Костровым вещей была невысока, поэтому Левандовский был убежден, что их перемещение в Россию, в частные руки, не противоречит законодательству обеих стран. К тому же Костров уверял, что имеет разрешение на вывоз каждого предмета и добросовестно декларирует все на таможне.
Михаилу Игнатьевичу позарез требовалось установить реальную стоимость стилета, дабы не продешевить. Любой из его знакомых коллекционеров без колебаний пошел бы на обман… И только Левандовскому, ученому до мозга костей, бесконечно далекому от коммерции, Костров мог довериться.
– Есть у меня тут одна вещица, Илья, – проговорил Костров, прихлебывая обжигающий чай. – Купил на каирском базаре, да не знаю, не переплатил ли… Взгляни!
Костров достал из внутреннего кармана стилет, завернутый в хрустящую полупрозрачную бумагу, и протянул Левандовскому. Тот осторожно развернул упаковку и ахнул:
– Боже, что за чудо! Сколько ты заплатил?
– Сорок фунтов и еще сорок пошлины на таможне.
– Тебе невероятно повезло.
– Не фальшивка?
– Что ты… Это приблизительно эпоха… Где-то после Тутмоса Первого… Я датирую стилет примерно тысяча пятисотым годом до новой эры…
Кострова не очень занимали исторические эпохи.
– Повезло, говоришь? Значит, он может стоить и дороже?
– По меньшей мере в несколько раз. Но ты ведь не собираешься его продавать?
– Я не сумасшедший.
– Удивительно, – проворчал Левандовский, разглядывая стилет со всех сторон, – как египетские власти прошляпили безусловно музейную вещь. У тебя не было проблем на границе?
– Никаких. Проштамповали, и привет.
– Тогда поделом им! Пусть не будут раззявами.
– Илья, – сказал Костров, наливая еще чашку чая, – мне хотелось бы узнать побольше об этом стилете.
– А что именно?
– Ну… Все… Всякие научные подробности… Я ведь невежда, а мне так интересно приобщиться. – Костров перекидывал мостик к единственно важному для него вопросу. – Ну, и возможный денежный эквивалент, конечно. Надо же знать, что я храню в коллекции.
