подходит ко мне. С интересом разглядывает. Не нравится мне его похолодевшее обличье. Он посмотрел вверх. Что-то ищет взглядом. Снова на меня. Какие неприятные глаза. Какие лукавые щелочки. Пронизывающий взгляд. Он меня вводит в озноб. Кажется, я ожил от его презрения. Но что это? Губы его расплываются в улыбке. Шире. Шире. Смеется. Смеется? Какие недобрые глаза. Я узнал тебя. Ты — тот, который был во мне. Ты снова принял чужую маску. Ты смеешь смеяться надо мной, не зная, что сам смешон?!
Я разгорячился. Я взволновался до того, что стала болеть голова. Но как ей не болеть? Взрыв моего возмущения не мог уравновеситься деятельностью жестов, мимики, движения. Голова раскалывалась от напряжения, а человек напротив смеялся все неистовее. Он схватился за живот, еле удерживаясь на ногах от хохота. Он смеялся, а мне хотелось плакать, я даже вот-вот ощутил выделение слезы, но я мог только чувствовать её, но не видеть. Но видел я отчетливо, как человек, судорожно сотрясаясь от смеха, отходил в сторону до тех пор, пока совсем не скрылся из виду.
Вершина еще раз блеснула отраженным светом и окончательно ослепила меня.
И ОТСЮДА ВИДНЫ ЗВЕЗДЫ
Последнее время человек часто выходил на восточную сторону крепостной стены. За ней начиналась бескрайняя пустыня, слепящим зеркалом отражающая небосвод. Человек часами вглядывался в песчаную бесконечность, будто хотел заглянуть за линию, разделяющую небо и землю. Там, за той линией, как говорили старики, находилась страна, не знающая тьмы, страна блаженства и вечной молодости. Она являлась человеку в длинных снах, о ней он думал, вставая с постели, обгладывая баранью кость, обжигая глиняные горшки или наблюдая за возней ребятишек на своей улице. О ней он расспрашивал заезжих купцов, водивших богатые караваны, и те только укрепляли его веру в чудесную страну, хотя никто из них не мог даже похвастаться, что побывал возле её границ.
Чем более укреплялась его вера, тем ворчливее становилась жена, сварливее соседи, бессмысленнее желания друзей. Избегая упреков, он реже поднимался на стену, но чаще задумывался и, задумавшись, впадал в горькое уныние, такой глупой и однообразной виделась ему его настоящая жизнь. И чем беспросветнее она виделась, тем зримее перед ним выступала другая; как ему мнилось, подлинная, в дивной стране, где земля плодородна и изобильна, люди добры и отзывчивы, ночи теплы, ветра не так пронизывающи, реки полноводны, а правитель самый мудрый и справедливый на свете.
Не один раз человек порывался отправиться в путь, но то ли был малодушным по натуре, то ли ему становилось жалко собственных ребятишек, которые останутся без отца, принять окончательное решение он так и не смог, и, постояв недолго у городских ворот, всякий раз поворачивал обратно, подгоняемый злобным сквернословием ехидных стражей. Только когда перестала поддаваться искусным рукам глина, и люди, посчитав его за ненормального, перестали покупать его горшки, человек, взвалив на плечи тощую суму, вышел из города.
Путь в страну его надежды казался легким и недлинным. Хотя в эту сторону никогда не ходили караваны, он был уверен, что доберется до своей цели за пятнадцать — двадцать солнц. Это была такая малость в сравнении с тяжкими годами его жизни, что человека не смущали ни недостаток пищи, ни отсутствие воды, ни испепеляющая атмосфера. Он был готов к любым лишениям.
Нога по щиколотку увязала в сыпучем грунте, солнце сквозь одежду прожигало спину и плечи, глаза едва смотрели через запорошенные ресницы, рот наполнялся крупинками песка, всё чаще в гортани ощущался привкус крови, но человек упрямо шел и шел вперед.
На пятый день пути он набрел на островок раскаленных камней, окружавший несколько саксаулов, неподалеку от которых он увидел дочерна опаленного солнцем отшельника в изношенных, рваных и пропыленных лохмотьях. Тот не обращал никакого внимания на подошедшего, продолжая заниматься своим делом. Занятие его заключалось в том, что он насыпал в корзину песок и, отойдя на несколько шагов в сторону, высыпал его. Возвратившись обратно, снова наполнял корзину и нес её на прежнее место, пока одна горка песка не исчезала, и не появлялась в отдалении новая.
— Скажи, добрый человек, чем ты занимаешься здесь, среди пустыни, без пищи и воды? Твои руки потрескались, раны на ногах гноятся, но конца твоим мучениям и не видно.
Отшельник, собрав последнюю щепотку оставшуюся от горки, подхватил корзину и с непроницаемым лицом понес её к новой. Там, опорожнив корзину, он остановился и, вскинув к груди ладони, восхвалил господа за подаренную ему радость жизни.
— Скажи мне, — не отставал от него человек, — кто ты и что за бессмысленное занятие выполняешь ты?
И сказал ему отшельник:
— Во всяком бессмыслии есть свой смысл, как во всяком смысле найдется бессмыслица. Я совершаю бессмыслие во имя смысла. Тебе же мнится, что ты движим смыслом, но это — абсолютная бессмыслица.
— Я ищу страну изобилия, страну вечного блаженства и неугасаемой молодости. Разве это бессмыслица?
— Зачем? — спросил его риторически отшельник. — И отсюда видны звезды!
Он наклонился и стал снова неторопливо набирать в корзину песок. Когда корзина наполнилась, он взвалил её на плечи и, не обращая больше никакого внимания на человека, пошел назад, повторяя пересохшими губами заученные слова молитвы.
А человек побрел дальше. Он так и не понял, чем занимался отшельник, но почувствовал, что его мечта о диванной стране стала тускнеть и угасать.
«Нет, нет, — упрямо твердил он себе, — есть она, есть», — но повторял уже как-то неуверенно и с оговоркой.
Идти становилось всё труднее и труднее, давно кончились запасы продовольствия, а вода, набранная в колодце отшельника, оказалась приторной и соленой. Человек потерял счет дням. Солнце, казалось, палило с каждым разом неистовее, силы так быстро таяли, что не успевали восстанавливаться в короткую душную ночь сна. Если днем ему еще мерещились живописные кварталы сказочной страны, то ночью его преследовали тени голодных шакалов, лязгающих острыми клыками и сверкающих блестящими глазищами.
Человек еще шел, еще мог идти, забывая про усталость, но он уже ощущал, что слепнет, знал, что перестает верить, догадывался, что может произойти. Поэтому он не удивился, когда однажды закружилась его голова, изо рта хлынула кровь и подкосились ноги. Но поразился, как быстро наступила
