неизбежно умрет, таким образом решив твои проблемы. Поэтому, если он примет вызов, тебе не о чем будет беспокоиться. Если умрешь ты, мои наследники отомстят за тебя.
– Благодарю вас, Дра.
– Не стоит благодарности.
– А как связан с Грингрином Белион?
– Они едины.
– Как так вышло?
– Эти двое заключили союз на собственных основаниях.
– И?..
– Это все, что я знаю.
– Как думаете, он сочтет нужным отправиться со мной на прогулку?
– Этого я не знаю.
А потом он предложил:
– Давай насладимся видом прибывающих вод, – и я повернулся и наслаждался видом до тех пор, пока Марлинг не заговорил снова, быть может, полчаса спустя.
– На этом все, – сказал он.
– И больше ничего?
– Нет.
Небо темнело, и наконец паруса скрылись из виду. Но оставался шум моря, его запах, его черная, перекатывающаяся, усеянная звездами громада вдалеке. Я знал, что скоро прокричит невидимая птица, и она не подвела. Я провел долгое время в том уголке своего сознания, что имел прямое отношение к нынешней ситуации, перебирая вещи, которые оставил там давным-давно и позабыл, а также вещи, которых никогда до конца не понимал. Мое Большое Древо рухнуло, Долина теней истаяла, а Остров мертвых был не более чем камнем, оброненным в центр Залива и утонувшим, не оставив даже кругов на воде. Я был одинок, я был совершенно одинок. Я знал, какие слова услышу следующими; а потом, некоторое время спустя, я их услышал.
– Прогуляйся со мной этой ночью, – сказал он.
– Дра…
Молчание.
Тогда я спросил:
– Неужели это обязательно должно произойти этой ночью?
Молчание.
– Где же будет обитать Лоримель Многорукий?
– В счастливом небытии, из которого однажды вернется, как бывает всегда.
– А как же ваши долги и ваши враги?
– Всем уплачено сполна.
– Вы писали о следующем годе, о пятом сезоне.
– Теперь все изменилось.
– Понимаю.
– Мы проведем эту ночь в беседе, земной сын мой, чтобы до рассвета я смог раскрыть тебе свои последние тайны. Присядь, – и я сел у его ног, как садился в далекие, видимые теперь лишь сквозь дым памяти годы, когда был гораздо, гораздо моложе. Марлинг заговорил, и я закрыл глаза, вслушиваясь.
Он знал, что делает, знал, чего хочет. Но это не мешало мне ощущать страх, а вместе с ним и печаль. Марлинг избрал меня своим проводником, последним живым существом, которое ему предстояло увидеть. Это была высочайшая честь, которую он мог оказать, и я был ее недостоин. Я не использовал его дар так, как мог бы его использовать. Я испортил многое из того, чего не должен был портить. И я знал, что он тоже это знает. Но это не имело значения. Он выбрал меня. И это сделало его тем единственным во всей галактике, кто напоминал мне моего отца, который был мертв уже тысячу с лишним лет. Он простил мне мои прегрешения.
Страх и печаль…
Почему сейчас? Почему он избрал эту ночь?
Потому что другой могло и не быть.
С точки зрения Марлинга, я затевал рискованную авантюру, которой, скорее всего, не переживу. А значит, это была последняя наша встреча. «Всякий человек, я пойду с тобой и стану тебе провожатым, и в час самой большой нужды твоей не оставлю тебя» – подходящая реплика для Страха, хотя произносит ее Знание [1]. Между ними много общего, если задуматься.
Отсюда и страх.
О печали мы тоже не говорили. Это было бы неподобающе. Сначала мы говорили об изваянных нами мирах, о местах, которые мы создали и увидели заселенными, обо всех науках, вовлеченных в процесс превращения груды камней в место обитания, и в конечном итоге заговорили об искусстве. Игра в экологию куда сложнее любой шахматной партии, выходит за пределы самых блестящих вычислений любого компьютера. Все потому, что проблемы ее, в конечном итоге, эстетические, а не научные. Да, она требует всей мыслительной силы, укрытой в семивратной камере черепа; и все же определяющим фактором служит щепотка того, для чего до сих пор не найдено лучшего названия, чем вдохновение. Пока мы обсуждали источники этого вдохновения, которых теперь существовало множество, поднялся ночной ветер с моря, такой визгливый и холодный, что мне пришлось закрыть окна и разжечь небольшой огонь, пылавший в этой насыщенной кислородом комнате, как нечто святое. Я не помню ни одного из произнесенных той ночью слов. Во мне сохранились только беззвучные картины, которыми мы делились, обратившиеся воспоминаниями, покрывшиеся лаком расстояния и времени. «На этом все», как сказал Марлинг, и вскоре после этого начался рассвет.
Марлинг принес мне корни глиттена, когда показалась слабая ложная заря, посидел еще немного, а затем мы занялись последними приготовлениями.
Где-то три часа спустя я вызвал слуг и приказал им нанять плакальщиков и отправить кого-нибудь в горы, чтобы открыть фамильный склеп. Воспользовавшись аппаратурой Марлинга, я отправил формальные послания остальным двадцати пяти живущим Именам, а также тем его друзьям, знакомым и родственникам, которых он просил пригласить на погребение. Потом я подготовил древнее и темно-зеленое тело, которое он носил, спустился в кухню, позавтракал, зажег сигарету, прошелся вдоль прозрачного моря, в котором снова вспарывали горизонт фиолетовые и желтые паруса, отыскал небольшое приливное озерцо, уселся рядом с ним и стал курить.
Я онемел. Так проще всего это описать. Я уже бывал там – в том месте, откуда только что вернулся, – и, как и прежде, когда я вышел оттуда, душа моя была покрыта не поддающимися расшифровке письменами. Теперь мне хотелось снова испытать печаль или страх – что угодно. Но я не чувствовал ничего, даже злости. Она придет позже, я это знал; но в тот момент я был для нее слишком молод или слишком стар.
Почему вокруг меня расцветал такой яркий день, а море так искрилось передо мной? Почему соленый и приятный воздух обжигал меня изнутри, а крики лесной живности лились в мои уши, подобно музыке? Природа не так сочувственна, как хотели бы убедить вас поэты. Лишь других разумных существ иногда может озаботить то, что вы захлопнули свои двери и больше их не открываете. Я останусь в Мегапее на Мегапее на Мегапее, и буду слушать литанию Лоримеля Многорукого, пока мелодия тысячелетних флейт будет укрывать ее, точно ткань – статую. А потом Шимбо вновь поднимется в горы, в одной процессии с остальными, и я, Фрэнсис Сэндоу, увижу, как откроется пещера и закроется серый, угольный, черный склеп. Я проведу здесь еще несколько дней, помогая разобраться с делами своего наставника, а потом отправлюсь в собственный путь. А если он закончится так же – что ж, такова жизнь.
Хватит ночных мыслей в середине утра. Я поднялся и вернулся в башню, чтобы ждать.
В последующие дни Шимбо вновь ходил по земле. Я помню гром, словно во сне. Гром, и флейты, и пламенные иероглифы молний выше гор, ниже туч. На этот раз Природа рыдала, ведь Шимбо бил в колокол. Я
