DP.
В принятом на Ялтинской конференции соглашении западные союзники СССР обязались выдать всех без исключения русских военнопленных и угнанных на работу в Германию, а к тем, кто откажется возвращаться, применить силу. Поскольку Советский Союз заплатил за победу миллионами жизней своих граждан – на одного погибшего солдата союзников приходилось по 16–20 красноармейцев, – логика этого требования была вполне понятна: русские хотели вернуть на родину каждого из восьми миллионов своих DP. Однако многие из них так ожесточенно сопротивлялись отправке на родину, что британским или американским солдатам приходилось загонять их в вагоны дубинками и прикладами. Иногда они отказывались выполнять этот приказ.
Конечно, многие русские военнопленные не могли дождаться отправки домой и радовались возвращению на родину. Но были и другие, не разделявшие их энтузиазма, причем далеко не всегда это были коллаборационисты. В Дахау американцам в январе 1946 года пришлось применить слезоточивый газ, чтобы очистить два барака с русскими DP. Потом, войдя внутрь, они стали свидетелями жуткой сцены – массового самоубийства. «Большинство повесившихся солдат успели спасти, перерезав веревки. Те, что еще были в сознании, кричали что-то по-русски, показывая на наше оружие и на себя, и умоляли нас пристрелить их».[81]
Изгнанники и шокирующая встреча немцев с самими собой
В июне 1945 года Рут Андреас-Фридрих вместе со своим другом ехала на велосипеде из Берлина в восточном направлении, в сторону района Одер-Шпрее. Через несколько часов они наткнулись на дорожный указатель «Автострада». «Мы вскарабкались на насыпь и остолбенели, – вспоминала Рут. – Боже милостивый! Что это? Великое переселение народов? Бесконечный поток людей медленно двигался с востока на запад. Женщины и мужчины, старики и дети, перемешанные судьбой в одну густую толпу. Одни из Позена, другие из Восточной Пруссии, те из Силезии, эти из Померании. Свои пожитки они несли на спине. Они шли куда глаза глядят. На чужбину. Мимо ковылял босиком какой-то несчастный мальчишка. „Ой, как больно!“– всхлипывал он, с трудом переставляя свои стертые до крови ноги. „Прямо от кадушки с тестом!.. Прямо от печи!..“ – монотонно причитала шедшая за ним женщина. Она явно повторила это уже тысячу раз и продолжала твердить это как заведенная, на одной и той же ноте, с одним и тем же отчаянием в голосе. „Прямо от кадушки с тестом!.. Прямо от печи!..“ На спине у нее болтались две кастрюли, ритмично позвякивая, как бубенцы. <…> „А вот кто-то умирает“, – подумала я, глядя на шаткую тележку, которую тащил за собой какой-то мужчина. Это была детская тележка, короткая, узкая и низкая. В ней на соломе и на двух подушках, покрытых ватным одеялом, лежала старушка, седоволосая, в воскресном деревенском платье, сложив руки на груди и устремив торжественный взгляд в небо. На впавших щеках темнели тени. Тележка подскакивала на камнях и кочках, голова старушки безжизненно болталась из стороны в сторону. Еще с десяток вдохов и выдохов – и мужчина будет тащить за собой труп». Рут в ужасе произнесла: «Что же с ними будет? Куда их отправляют, эти десять миллионов?» Ее спутник пожал плечами: «Куда? Куда-нибудь! По возможности в Царство небесное. Разве что найдется какой-нибудь архитектор, который надстроит Германию и возведет еще один этаж».[82][83]
И в самом деле, население Западной Германии через пять лет после войны увеличилось почти на 10 %, при том что четвертая часть жилого фонда была уничтожена. Двенадцать миллионов изгнанников-переселенцев устремились на запад – главным образом женщины, дети и старики, которых безжалостно заставили покинуть свои дома. Они получили страшную квитанцию за еще более безжалостную войну на полное уничтожение гражданского населения Восточной Европы, развязанную Гитлером.
В итоге переселенцы из потерянных восточных областей рейха составляют 16,5 % населения Западной Германии, в Восточной Германии – и вовсе четверть населения. Эта людская масса была настолько же неоднородна, как и любой другой народ – нацисты и антифашисты, достойные и алчные, вчера еще состоятельные и респектабельные и прожившие всю жизнь в нищете. Довольно характерный пример – судьба шестнадцатилетней Урсулы Траутман, урожденной Вулленкордт, из Марктхаузена в Восточной Пруссии. [84]
Ее мать одна управлялась с животноводческой фермой, отец был где-то на фронте, когда в январе 1945 года они получили приказ бургомистра покинуть усадьбу. Бросив дом, коров и свиней, они со своей повозкой, на которую погрузили самое необходимое, присоединились к потоку беженцев. Фронт был уже где-то совсем близко; они отчетливо слышали канонаду. После череды страшных приключений, леденящих душу картин убийства и грабежа, насмотревшись на мародерствующих солдат, мать и дочь потеряли друг друга в Пилау во время очередного авианалета. Через четыре месяца после ухода из родной деревни Урсула Траутман добралась до полуострова Хела в районе Данцига, 7 мая вместе с другими беженцами попала на морском пароме на датский остров Борнхольм, а оттуда с разоруженными немецкими солдатами на рыбацкой шхуне прибыла в Эккернфёрде. Британская военная комендатура направила ее в деревню Гюби. Казалось бы, злоключения кончились, но жилось девушке по-прежнему тяжело. Вдова Хармс, у которой ее разместили, отвела беглецам чердак, хотя места в доме было предостаточно. Другие жители деревни хоть и предоставили своим постояльцам комнаты, но предварительно убрали всю мебель на чердак и вывернули все лампочки, чтобы «поляки» не расходовали электричество. Английские военные, заметив, что их требования достойно обращаться с беженцами игнорируют, построили всех жителей деревни на площади перед церковью и пригрозили конфискацией жилья. После этого Урсулу с восемью другими беженцами разместили в одной комнате в доме деревенского кузнеца. Но ей при каждом удобном случае недвусмысленно давали понять, что желают ей поскорее отправиться к чертовой бабушке, и выражали сожаление, что пароходы с беженцами тонут не так часто, как хотелось бы. К счастью, семья Урсулы в конце концов воссоединилась; сарафанное радио, которым широко пользовались беженцы за неимением других источников информации, сделало свое дело: в июле 1945 года с фронта прибыл на костылях отец, осенью 1946 года нашлась и мать – она сидела в одном из датских лагерей для перемещенных лиц.
Поскольку Вулленвордты хорошо знали сельское хозяйство, им удалось в 1955 году взять в аренду запущенную ферму и привести ее в порядок. Однако арендная плата быстро выросла до небес, и им пришлось снять и поставить на ноги другую обанкротившуюся ферму. Но и тут аренда скоро стала им не по карману. Так они усердным трудом и умением реанимировали одну ферму за другой, перебираясь с места на место – «из Хардиссена в Рот, оттуда в Рансбах-Баумбах, потом на рейнский остров Кёнигсклингер-Ауэ, в Биркенфельд на границе с Саарландом, в Нойнкирхен под Санкт-Венделем и наконец в Райденхаузен в Пфальце» – реанимационно-восстановительная одиссея, которая провела их через всю Западную Германию и обогатила многих, но только не их самих. В 1967 году Урсула вышла
