новый бунт и убьют в давке ещё какую-нибудь Анину подругу.
«Главное, чтобы Андриса никто не зацепил…»
— И много у вас таких «служебных»? — спросила вдруг Анна у Вити, взгляда от трёх людей не отрывая. У Пчёлкина вдруг от табачного дыма в горле язык будто онемел, так, что не сказать ничего.
Смысла отрицать не было — Князева, вероятно, все ещё на свадьбе поняла. И в туалете пряталась только для того, чтобы в себя прийти, признать и принять хоть какую-то часть происходящего.
Витя посмотрел на неё, сам не понимал, что во взгляд свой хотел вложить, и кивнул:
— Достаточно.
Девушка дёрнула уголком красных губ.
— И, что, каждый при себе носит… огнестрел?
Сокращение от Анны звучало весело. Словно она пыталась блеснуть знаниями в области, в которой не разбиралась совсем, для сохранения своей видимости всезнайки. Витя едва сдержался, чтобы не рассмеяться вслух. Подавил улыбку, затянулся. Выдохнул в сторону от Князевой.
— Каждый.
— И у тебя тоже с собой сейчас оружие?
— Всегда со мной, Княжна.
— Если ты ещё раз так меня назовешь, то я подзатыльник тебе выпишу, — буркнула девушка.
Тогда Пчёлкин уже не сдержал усмешки, расхохотался всё-таки — ой, как ему страшно!..
— Вот, значит, как решают свои проблемы суровые рижские студентки филфака?
— Явно не так, как суровые московские рэкетиры, размахивающие стволами под окнами жилого дома, — подметила Аня. Закуталась в пиджак, какой ей Пчёлкин на плечи надел, будто сразу же от слов Князевой в радиусе трех метров температура упала, чуть ли не отрицательной становясь, и посмотрела на Витю.
Неприятно что-то затянулось в районе желудка от взгляда его… осуждающего, но в то же время понимающего. Долго взора Пчёлы вынести не могла, но и отвести глаза в сторону не смогла. И извиниться захотелось за резкость свою, и молчать здравый смысл вынуждал.
Одно сплошное противоречие в тот миг ощущалось.
Князева дыхание перевела и пообещала себе, что такси ловить пойдёт, если Пчёлкин по-пьяни на неё стрелки начнет переводить, а потом спросила:
— Вот для чего вам ружья?
Витя вдруг затянулся в себя. Особо горько стало внутри, когда Пчёлкин тлеющую сигаретку на крышу лимузина положил и решительно развернулся к Анне. Взял за запястье, что сжимало край его пиджака, и завёл руку Князевой за собственную спину. Он прижался так, что между ними едва ли ладонь ребром можно было просунуть, и пальцы Анны на свою поясницу положил.
Девушка лишь глаза раскрыть смогла, когда почувствовала под рубашкой Пчёлы кобуру. Подняла голову, как в каком-то тумане, в надежде, что у Вити за одеждой муляж припрятан, что шутит он так — ведь, наглец такой, обожает острить и язвить…
— Мне пистолет нужен для того, чтобы себя и близких, кто рядом со мной, в любой момент защитить.
И тогда осознание факта, и без того лежащего на поверхности, что у Пчёлкина настоящее оружие за поясом, ударило по голове, как обухом. Анна вздрогнула и руку к себе прижала, будто боялась, что пистолет мог выстрелить от прикосновения чужих пальцев.
Витя удержался, чтобы запястье её не перехватить, сжать в ладони руку Князевой и докурить вместе с ней.
— Неужели вечный страх под пулю попасть веселит? — фыркнула Анна, но тоном таким, что Пчёлкин вдруг ясно понял: она не осуждала. Она размышляла и искренне разобраться пыталась в его философии.
Мужчина сделал новый затяг и поправил её с такой же нравственностью, с какой Князева его исправляла, не желая на «Княжну» отзываться:
— Это не страх, Анюта. Это адреналин. Важный гормон, к слову, необходимый для жизнедеятельности.
— Правда? — вскинула брови Князева, разворачиваясь к Вите. Он вдруг заприметил чуть запоздало, что её платье подходило очень к пиджаку его. А может, не в платье дело вовсе, а в той, кто его носит…
— Значит, у тебя не всё так плохо с биологией; какие-то познания в области эндокринологии имеются. Только, по всей видимости, не знаешь, что можно и другими способами адреналин выработать. Не обязательно против закона идти.
— Анюта, — снова назвал одной из самых ласковых форм её имени, от которых Анна в детстве едва ли не хохотала от удовольствия. — Уж не знаю, чему тебя учили в университете, но жизнь мне показала наглядно, что закон — это не уголовный кодекс с последними поправками. Закон сейчас — это люди, которые ситуацией очень ловко крутят. И если не хочешь оказаться за бортом в борьбе с «законом», нужно уметь за себя постоять.
— Мораль — тоже люди?
— Безусловно, — кивнул Пчёлкин, пальцем коротко постучал по крышке автомобиля. — Мораль даже ещё больше человечна, чем закон. Потому, что если конституцию можно переписать, а всех «авторитетов» — пострелять, то на формирование новой морали уйдут десятки лет.
— Всё равно не оправдывает это вас, — мотнула головой Анна. — В период, когда ни закон, ни мораль не стабильны, вы пытаетесь мнимую выгоду извлечь. Но на деле только играетесь с судьбой, испытываете её терпение.
Витя обернулся на Князеву. От неё пахло винами и духами цветочными, — удивительно стойкими, оказывается, — что даже спустя двенадцать часов держались запахом своим. Прищурился, вдруг подумав, что у неё интерес какой-то нездоровый. Слишком активный.
— А ты чего, волнуешься, что ли, за меня?
Анна замерла, поняв, как, действительно, выглядело её упрямство со стороны. Как, точнее, могло быть — и было — истолковано. И щёки тогда зарделись, став примерно в один тон с губами, с которых подмазалась яркая помада.
Ещё пара таких неосторожных бесед — и Пчёлкин может подумать, что приглянулся ей. А с его самооценкой это, вероятно, и не удивительно было бы.
Князева посмотрела в глаза Вите, словно думала прямолинейностью своей все мысли лишние из его головы выбить, и сказала:
— Не только за тебя, Пчёлкин. Помимо тебя в этом Саша, Валера с Космосом завязаны. А это не шутки; жизнь-то одна…
— Вот именно, Ань, — прервал её Витя, упор делая на слова самой Князевой. Затянулся опять, чувствуя, как лёгкие скручивало в желании снова и снова дым глотать. — Жизнь одна. И я прожить её хочу так, чтобы было, что вспомнить потом.
— Где вспомнить-то? — она прищурилась хитро, почти как Белый, и спросила не менее ядовито: — В инвалидном кресле с перевязанной головой? Или, того хуже, в гробу воспоминания прокручивать?
Витю на секунду мурашки атаковали. Забегали по рукам, плечам, спине, но пропали, когда Пчёлкин головой с русыми волосами мотнул, себя же прядами по щекам ударяя.
— Ты всегда худший вариант развития событий рассматриваешь? — спросил и, раньше, чем Анна успела ответить что-либо, добавил:
— Ты кто по знаку